Можно ли научиться поэтическому ремеслу, есть ли критерии популярности, кто такие графоманы и чем ценен наставник для писателя? Размышляем с руководителем литобъединения «Молодой Петербург» Алексеем Ахматовым.
Алексей Дмитриевич – педагог, редактор и наставник, с писателями и поэтами он работает более 30 лет. И за эти годы старейшее лито Петербурга стало своеобразной кузницей кадров для Союза писателей России.
А стержень где?
Жанна Данилова, spb.aif.ru: Многие мастера после распада Советского Союза отказались бесплатно вести встречи, и так распались даже крупные литобъединения. Что же удерживает вас?
Алексей Ахматов: Просто живу в этом, и уже невозможно отказаться. Прежде, да, за эту педагогику нам платили: треть средней зарплаты рабочего за две встречи в месяц – довольно неплохо. Я в 19 лет стал вести первые занятия для творческой молодёжи, только приходили в литгруппу и люди старше сорока. У меня всегда была тяга делиться тем, что умею делать лучше всего. Как строить фразы, удерживать читательское внимание, выдерживать структуру текста и так далее. И сегодня просто невозможно представить, что я оставлю это занятие, своих друзей, учеников. Актив у нас уже не столь многочисленный, как в 90-е годы прошлого века, – около 15 человек. Но это сильная часть литературной среды города.
— И не возникало робости при встрече с сорокалетними учениками?
— Молодость берёт смелостью и дерзостью. Интересно, что у самого эти робость и самокритика стали проявляться после тех же сорока: я вот этого не помню, и вот этого могу не знать наверняка. Хотя ведь известен парадокс – люди с блестящей памятью слабо мыслят. Многознающий человек не умён, он энциклопедист. Легко и молниеносно цитирует, сыплет фактами, а стержень где? Ему вся эта информация неинтересна, она его не зажигает. Я же как человек с не очень хорошей памятью, сохраняю возможность удивляться. Просто перечислить, кто что сказал, кто когда родился, – это ведь ничего не даёт. Гораздо интереснее проводить параллели, делать свои выводы.
— Что ценного даёт наставник литератору?
— Не научить его творчески подходить к произведению, а выражать мысль так, чтобы это было интересно не только ему самому. В литературе почему-то бытует колоссальное заблуждение: мол, нельзя научить человека поэзии. Но ведь в музыке существуют уроки сольфеджио и так далее. Гениальности научить нельзя. Но когда ко мне приходит человек, желающий заниматься литературой, я обязан дать ему механизмы, которые научат его точнее выражать свои мысли для читателя. И такие инструменты существуют. Здесь большую роль играет доверие наставнику и желание учиться. Всё подобно музыке или другому виду искусства: сносно брать ноту, точно её воспроизводить, не ошибаться в размере, выдерживать строфику. Это можно объяснить, показать. Вот что делает стихи бодрыми, сильными, яркими, удивительными, а что их делает тусклыми?
— Чувства поэта?
— Нет. Это импульс, который приводит к написанию текста. Как ты строишь фразу, дал ли удивительное сравнение, есть ли у тебя тропы, которые не позволяют читателю заскучать? И чтобы, с одной стороны, было узнаваемо, о чём пишешь. С другой – написать так, чтобы читатель сказал: «Да, я это видел, но не видел это так!». Это и есть литературный урок, ты должен быть интересен. Жёсткого рецепта нет, но механизмы есть, и они работают.
— А задача автора применять все эти инструменты?
— Помимо литературной учёбы я создаю литературную среду, когда люди начинают взаимодействовать. Есть очень губительное заблуждение, особенно его придерживаются графоманы или начинающие поэты: нельзя входить ни в какие литературные организации, человек – самородок, и ему никто не нужен из единомышленников. Это одна большая самоуспокоительная ложь. Если посмотреть на судьбы классиков, человек не рождается поэтом и одиночкой. Среда – это здоровая конкуренция, взаимодействие. Сколько было блестящих композиторов в советское время как раз по этой причине. Пушкины в лесу не рождаются. У Александра Сергеевича тоже был в жизни лицей, Жуковский, литературный кружок «Зелёная лампа». Если заглянуть в Серебряный век – Блок, Ахматова, Гумилёв, там вообще кипел бульон, они все буквально варились в творческой среде.
Успешность равна таланту?
— Есть же грань между направлять и подсказывать и авторитарным давлением – делай только так, иначе ты не поэт?
— Если человек занят своим творчеством, ему довольно сложно диктовать, о чём и как писать. Взаимодействие с редактором требует доверия. И часто мы замечаем то, чего не видит автор, знаем, какие стихотворения в книге будут лишними. Когда человек доверяется тебе и твоему видению. Это результативно, плоды его труда будут более значительны. Опыт здесь нельзя отрицать. И в целом ты представляешь себе более объёмную картинку того, что должно получиться в итоге.
— А если автор «бунтует», спорит?
— Здоровая убеждённость в собственной правоте должна быть у поэта-писателя. Без этого он не сможет выжить в своей же среде. Но есть здравый смысл. Почему слово «графоман» получило отрицательную коннотацию? Он не соизмеряет то, о чём пишет, с читательским вниманием. Убеждён в своей исключительности, а все остальные должны дорастать до него. Здесь нет бескорыстной любви к тексту и слову, ведь они также хотят внимания и славы.
Я вывел формулу: законченных графоманов нет. И любого человека можно научить сносно писать. Не сногсшибательно, но вполне хорошо. И здесь опять вопрос в доверии и выборе среды. Я стараюсь и с этим работать, показать, где есть структура, где её нет, где лучше, где хуже. А дальше человек сам растёт в настоящего поэта.
— А можно вообще обозначать критерии подлинности в искусстве слова? Это успешность и признание?
— Успешность, к сожалению, никак не зависит от качества текста. Это не спорт с измеримыми результатами. Здесь могут быть люди совершенно не одарённые. Более того, многие поэты не умеют продвигать себя столь же успешно, как графоманы. У нас в поэтической среде бывает так, что откровенно слабый поэт оказывается на верхушке спроса. Есть вообще профессиональные стяжатели премий, они вкладываются в пиар, рекламу, набирают подписчиков. Пример, где талант и продвижение соединялись столь же гениально, – это Маяковский. Но чаще кого-то хватает только на творчество, а кого-то – на самопиар. Издаётся и продаётся – это коммерческая успешность. Почему о ком-то из классиков мы говорим, что он намного опередил своё время? Остался непрочитанным и непонятым современниками. И с тех пор ничего не изменилось.
Абсолютный слух
— Как считаете, из ваших учеников выросли подлинные поэты?
— Да, безусловно. Игорь Лазунин – на мой взгляд, один из лучших поэтов Петербурга. Он интереснее по глубине метафор многих поэтов Серебряного века. Как он делает себе известность? Никак. Он работает сварщиком, трудится, как это делали Рубцов, Горбовский. Серьёзные поэты не звучат, увы. Роман Круглов, Максим Грановский, Лев Лебедев, Артём Горшенин, Екатерина Дедух, Александра Климова, Кира Османова, Екатерина Огарёва, Екатерина Полянская. Это современные сильные поэты, лауреаты солидных премий «Молодой Петербург», «Петербургские мосты», «Созидающий мир», большого городского поэтического фестиваля, премии имени Геннадия Григорьева. К слову, это мой учитель, тоже петербургский поэт.
— Что ценного вы у него взяли?
— Отношение к слову. Он был виртуозом. Внимание к слову и деталям до предлога и запятой, чувство слова, когда слышно любое противоречие, диссонанс, ритмический или смысловой провал. Это абсолютный поэтический слух. У меня было несколько учителей: поэты Михаил Яснов, Дмитрий Толстоба, Александр Кушнер и Глеб Горбовский. Ну и ряд наставников по вертикали, учителя из вечности, так сказать – Маяковский, Мандельштам, Пастернак, Тарковский и Заболоцкий. Начинаешь с подражания, с того, что спать не можешь от мысли: почему же это не я написал? А заканчиваешь преодолением. Знаете, крупный поэт не открывает новые пути, а закрывает их. По его дороге не пойдёшь, он выработал эту шахту, и ты постоянно ищешь свой путь, избегая вторичности.