Продолжение. Начало в NN 24-28, 30, 32, 34, 36-39.
Вот он ("угольный", по словам Белого), дом, рядом с Николаевским мостом. Сюда, в уютную квартирку (Галерная, 41, кв. 4, на фото), в октябре 1907-го, на три года переехали Блок и Люба, мечтавшая стать актрисой. Помните, Блок хотел когда-то жить и умереть на сцене - от разрыва сердца. Не умрет, но "сцена", в известном смысле, будет терзать его сердце всю жизнь. Именно она даст ему, а потом и отнимет ребенка...
Новое жилье обустраивали любовно. "В квартире... хорошо, сейчас (утром) - яркое солнце, - пишет Блок матери еще до переезда сюда. - Полируют ширмы. Вешают занавески". Через 5 дней уже Люба сообщит свекрови, что привезли, наконец, цветы. "Кофей и бамбук прекрасно встали в столовой и моем "будуаре"... В спальне... на окнах белые занавески с розами. Волохова громко ахнула, когда вошла. Ей очень понравилось и то, что ванна тут же... Ширма обита, стулья тоже. Обивать пришлось самой, обойщиков теперь не дождаться"... Потом этот дом опишет Зоргенфрей: "Ни массивного письменного стола, ни пышных портьер... Две-три гравюры по стенам и... книги... Столовая... почти тесная, без буфетных роскошеств". "Сжато, уютно, просто, - заметит и Зинаида Гиппиус. - Любовь Дмитриевна, крупная для маленьких комнат, не та. В ней погас играющий свет"...
Стоп-стоп! Погас свет... Но ведь теми же словами, только про Волохову, сказала и тетка поэта. Она "сияла", пока он был увлечен ею. Уж не значит ли это, что женщины "светились" с Блоком?! Я обещал рассказать, кстати, что ответила Волохова на вопрос, может ли она "принять" поэта на всю жизнь. Так вот, Любе, а затем и Блоку, Волохова сказала: "Нет". Была слишком земной. "Ты твердо знаешь: в книгах - сказки, а в жизни - только проза есть", - напишет про нее Блок. И свет в ней - погаснет...
Кто только не приходил в новый дом Блока! Ремизовы, Мейерхольд, Пяст, Городецкий, Брюсов. Приходил даже мэтр Вячеслав Иванов, который, хоть и "небожитель", так боготворил поэта, что, возвращаясь из Москвы, всякий раз заказывал и посылал Блоку цветы. Я уж не говорю о курьезных визитах - о писательнице Санжарь, которая ходила к великим людям за, извините, зародышем. Хотела иметь "солнечного сына" от гения. Была она и у Вячеслава, но жена того, прослышав, что хочет гостья, пулей запустила в нее керосиновой лампой. Кабинет мэтра "вонял керосином" три дня...
Наконец, бывала здесь и вся прежняя компания: поэты, актрисы и ранний друг Блока - "лучший из людей" - Евгений Иванов. Это он, и в это время, учил Блока кататься на велосипеде. Непредставимо, не правда ли - великий Блок и велосипед? Непредставимо, что он, как и мы, судорожно хватался за руль, беспомощно падал на бок, как вспоминал Иванов. А сам Блок писал матери: "Раз 15 я свалился, вымок... но под конец... ехал самостоятельно. Впрочем, и тут свалился... Ах, какое это занятие!" Иванова за его бороду звали "Женей рыжим". С ним возник у Любы очередной роман. Но не от него и не от Кузьмина-Караваева, как считалось, родится у нее сын, - от "актеришки", по словам Блока, от Константина Давидовского. Люба, правда, величала его "пажем Дагобертом". Сошлась с ним в театре, на гастролях. И вспоминала потом о своей любви ну на октаву выше, чем можно вынести ныне: "когда пробил час упасть одеждам", "блистательный плащ золотых волос", "экстаз до обморока", "кольцо чар"... Нет, права была Ахматова, сказав про книгу ее: "Ей надо было только промолчать, чтобы остаться женой великого человека"...
Люба рожала четверо суток: хлороформ, щипцы, температура сорок. Блок принял сына. "Все... дни... сидел у нас вот с этим светлым лицом, - вспоминала Гиппиус. - Выбрал имя ему - Дмитрий, в честь Менделеева... "О чем вы думаете?" - "Да вот... Как его теперь... Митьку... воспитывать?.." Мальчик умрет через 8 дней. Лицо Блока станет "испуганно-изумленным". А тетка поэта напишет про младенца: "Мне жаль его, потому что Любе его мало жаль. Неужели она встряхнется, как кошка, и пойдет дальше"?..
Сцена мстила обоим. За месяц до рождения сына, у поэта Сологуба (ул. Ленина, 19, кв. 4), Блок встретил женщину, с которой не так давно целовался на взморье - актрису Валентину Щеголеву, жену пушкиниста, который, будучи редактором революционного журнала "Былое", как раз сидел в "Крестах". О первой встрече с поэтом Щеголева писала в дневнике: "Случайно... попала с Блоком на острова... С ним страшно, он слишком притягивает к себе... И потом... Ботанический сад - поведение Блока. Зачем я ему? Он так жадно и страстно меня целовал, точно голодный... Я боролась, я сердилась, возмущалась и смеялась в конце концов... Только бы мне не влюбиться в него, вот была бы штука... Но... это утро, голубой шелк моря, лодка и мягкая рука на весле... Было весело"...
И вот - маскарад в доме Сологуба, где серпантин так и летал с одного конца стола к другому, обвивая голову Блока. И это помешательство от любви. В кабинете, пишет Щеголева, "к моим губам прильнули горячие сумасшедшие губы"... Почти сразу в дверях, как статуя командора, встал Чулков: "Это было ужасно..." А когда Блок решил проводить ее, Сологуб выставил самый сильный аргумент: "Александр Александрович, подумайте о Любови Дмитриевне, она беременна"... "Когда я села на извозчика... слова Сологуба, точно удар кнута по совести, сорвали... радугу... И я, - пишет Щеголева, - решила. Больше я не увижу этого человека".
...Да, с ним женщины - светились. Но счастья им он не приносил. Да и сам, кажется, не был счастлив. Иначе как понять историю, которую рассказала Горькому в каком-то ресторане одна падшая женщина... Что за история, спросите? Об этом - у дома поэта на Петроградской.
«Гениальный мастер метафоры». Деятели культуры об Андрее Вознесенском 
Вероника Линтроп: «Мы не можем жить без полета, который нам дают стихи»