«Карабкались по фрагментам». В Петербурге поставили «Бесов» Достоевского

Порфирия Петровича с Федей Курочкиным не спутать. © / Театр имени Ленсовета

 

   
   

В этом году исполняется 150 лет с начала издания романа Достоевского «Бесы». Он был напечатан в 1871-1872 гг. и стал одним из знаковых, пророческих произведений русской литературы. Начав с памфлета, где «хочется высказаться погорячее», писатель постепенно усложнил сюжет и превратил его в большое произведение, над которым работал три года. Достоевский показывает мрачную, бесовскую трагедию мира, потерявшего гармонию, смысл, и предостерегает людей от подобного «революционного» исхода.

В прошлом и нынешнем веках роман не раз экранизировали, переносили на театральную сцену. Премьера одноименного спектакля недавно состоялась и в Санкт-Петербургском государственном академическом театре им. Ленсовета. Постановку приурочили к 200-летию со дня рождения великого писателя. Одну из главных ролей, Степана Верховенского, исполняет заслуженный артист России Александр Новиков. Как же сегодня ставят и играют Достоевского? Насколько оправданы смелые эксперименты с хрестоматийными сюжетами? И что общего у следователя из «Преступления и наказания» и оперуполномоченного из популярного телесериала? О своих «встречах» с Федором Михайловичем, мистике, перекличке образов и сбывшихся пророчествах артист рассказал «АиФ-Петербург».

Где-то бродит Раскольников

«Спектакль по роману «Бесы» в нашем театре хотели поставить давно, но такая работа требует не только общих усилий, но и конкретных людей, которые за нее возьмутся, – говорит Александр Новиков. – Все закрутилось, когда появился режиссер Алексей Слюсарчук, который и стал формировать команду для воплощения сценической версии романа. Постепенно начались репетиции этого непростого текста.

Вот скажите, пожалуйста, если мы говорим о Достоевском, каких персонажей и обстановку вокруг при этом представляем? Скорее всего, видим людей сумрачных, по-петербургски мрачных, низкое небо над головой. Где-то бродит по городу с топором Раскольников, да мерещится убитая старушка. Конечно, можно пойти по такому пути. Но если режиссер тонкий, умный и нежный, он старается это привычное восприятие соскоблить, расчистить и увидеть совсем другую сторону. Что и произошло в данном случае.

Алексей Валентинович Слюсарчук зашел в материал, даже такой сложный, как у Достоевского, через личностное восприятие артиста. На одной из встреч так и сказал: «Давайте брать сцены, которые отзываются в душе. Цепляет вас фрагмент, эпизод – берем. Нет – оставляем». В итоге весь период, который в театре называют «застольным» – это осмысление, разбор материала, – мы буквально карабкались по фрагментам, вызывающим сильные эмоции.

   
   

Критерием отбора служило именно внутреннее состояние артистов, режиссера. И даже если в структуре романа сцена была важна, но в наш контекст не ложилась – она исчезала. Например, политика, убийство, революционно-террористическое движение – эта сторона отодвинута на второй план. И наоборот, линия Степана Верховенского – отца одного из главных героев, и Варвары Ставрогиной, которых мы играем с Ольгой Муравицкой, представлена довольно развернуто. Хотя в легендарной трилогии «Бесы» Льва Додина, поставленной в 1990-х в Малом драматическом театре, ее просто не существовало. Это при том, что спектакль шел девять часов – почти целый день».

Умение жертвовать, отсекать

«Но здесь надо иметь в виду, что постановка «Бесов» требует от режиссера не только мужества, но и умения жертвовать, отсекать. Потому что весь роман в его сюжетном многообразии, запредельном сплетении линий просто невозможно полностью перенести на сцену. В целом инсценировка – это оптика, взгляд. Мы что-то выхватываем, держим в фокусе, а от другого вынуждены отказаться. В этом смысле допускаю, что, возможно, в нашем спектакле ощущается дефицит какого-то звена. Не случайно в афише указано, что это – реконструкция. Речь о событиях вековой давности, эхо которых отзывается и сегодня.

Ведь все, что Достоевский говорил в своем предостережении, сбылось: целые государства, тысячи людей прошли через революции, потерю смысла жизни и себя. И сейчас, в XXI веке, одни из нас послушны обстоятельствам, другие пытаются их преодолеть. Сохраняют достоинство и стараются не подчиниться страху, хотя бесы продолжают искушать. Так что пророчества Достоевского актуальны, как никогда. Публика это чувствует и слушает, вникает. Такое внимание – очень важный момент, ведь в театре так происходит не всегда. В «Бесах» же зал воспринимает происходящее на одном дыхании, и я изнутри ощущаю эту энергетику. Поэтому мне кажется, что спектакль удался и у него будет счастливая сценическая судьба».

«Преступление и на…»

«Для меня это не первая встреча с Достоевским. Три года назад я сыграл роль Порфирия Петровича в спектакле Константина Богомолова «Преступление и наказание». Существенный штрих: в программе он называется «Преступление и на…», что уже позволяет выйти за привычные рамки. Спектакль и сегодня с успехом идет в театре «Приют комедианта». Он вызывает разную реакцию, от влюбленности до резкой критики, но я безоговорочный поклонник этой работы. Счастлив, что такая встреча в моей актерской жизни состоялась, хотя многие моменты по сей день остаются неизвестными.

Так, и сейчас не догадываюсь, почему я, как на меня вышел Богомолов? Затем полным сюрпризом стало решение, что буду играть в форме современного полицейского. Узнал об этом за пять дней до премьеры! Конечно, у зрителей могут возникнуть параллели с моим Федей Курочкиным, оперативником из сериала «Тайны следствия» (кстати, мистика или нет, но Курочкина в фильме зовут Федор Михайлович. – Прим. авт.), но соединять эти образы не стоит. Порфирий Петрович шаг за шагом распутывает дело, плетет искусные сети, куда и попадается Раскольников. И неважно, в мундире служитель закона или в милицейской фуражке.

Кажется, сюжет об убитой процентщице нам знаком со школьной скамьи, но в спектакле Богомолова вечный студент с неожиданной стороны бросает вызов всему миру. Он – новый Наполеон, которого «съедает идея», сам себя загнавший в нравственную яму. Вообразивший, что ему, необыкновенному, все можно, в том числе проливать кровь. При этом текст Достоевского, где не изменено ни одно слово, по злободневности и напряженности звучит как сегодняшняя статья или выпуск телевизионных новостей.

Знаю, что вокруг этой постановки и особенно «Преступления и наказания», поставленного Богомоловым в Италии (там Раскольников, его сестра и мать – с черным цветом кожи, расплатиться за квартиру можно сексом и т. д. – Прим. авт.), идут яростные споры. Мол, зачем нужен такой эксперимент? Но все, что происходит на сцене, – эксперимент. Вариативность решений, парадоксальность, слом всяческих стереотипов – самое дорогое в театре. Здесь многое может шокировать, удивлять, разочаровывать и приводить в восторг. Не должно быть только оскорблений. В остальном – это прекрасные эмоции, на которые зритель имеет полное право. Если нет – какой смысл в происходящем?

Романы Достоевского, перенесенные на сцену, вызывают именно такие чувства. Сила образов, слова настолько велика и точна, что и сегодня, в XXI веке мы вновь ищем в его книгах ответы на наболевшие вопросы. И Федор Михайлович помогает нам их найти».

Кстати: за 200 лет ничего не изменилось?

20 октября на Малой сцене Театра имени Ленсовета состоится премьера спектакля «Шутки Достоевского». Основанием стали рассказы писателя «Чужая жена и муж под кроватью» и «Скверный анекдот».

Шутки Достоевского актуальны до сих пор. Фото: Театр имени Ленсовета

«Главный действующий персонаж – сам текст Федора Михайловича, – рассказывает режиссер Мария Романова. – Уморительный, удивляющий точным психологизмом и искрометным юмором, доведенным до абсурда. Спектакль-джаз, где каждый сможет узнать себя и по-доброму посмеяться над несовершенной человеческой природой.

В «Скверном анекдоте» перед нами один вечер из жизни большого начальника, действительного статского советника, который незваным пришел на свадьбу своего подчиненного. Достоевский несколькими мазками создает не только набросок чиновничьего Петербурга, но, по сути, модель бюрократии «от царя» до наших дней. А в рассказе «Чужая жена и муж под кроватью» классик высмеивает ревность. Возможно, отчасти он смеялся и над собой. Читаешь и не веришь, что можно довести ситуацию до такого предела. Смешно и грустно, потому что за двести лет ничего в человеческой природе не изменилось».