Продолжаем публикацию материалов литературоведа и кинодокументалиста В. Недошивина. Напоминаем, что это версии идущих по ленинградскому областному ТВ теленовелл. Начало в N 24
"Нью-Йорк" - так звали в 1910-х годах огромную гостиницу на Васильевском (5-я линия, 66), где сейчас студенческое общежитие. На крышу любила выходить когда-то Ахматова. Выходила из окна мансардной мастерской художника Альтмана, где позировала. Помните ее знаменитый портрет в фиолетово-синих тонах? Так вот, между сеансами, кутаясь, возможно, в ту желтую шаль, что изображена на полотне, она бегала по крыше в гости к своим друзьям - художнику Вене Белкину и его жене. Но могла ли она видеть с крыши "Нью-Йорка" свой второй дом в Петербурге - "Тучку"? Да, недалеко отсюда, в узком переулке (Тучков пер., 17), поселились в 1913 году Гумилев и Ахматова. Проживут здесь, с перерывами, два года.
"Был переулок снежным и недлинным", - напишет она про Тучков. Комнату снимет ее муж Николай Гумилев. Он чуть ли не 5 раз делал предложение Ахматовой, но только после его дуэли с другим поэтом - Максом Волошиным (не из-за Ахматовой - из-за поэтессы Дмитриевой) - она вдруг неожиданно легко согласится на брак. Легко ли? "Птица моя... Молитесь обо мне, - напишет подруге накануне венчания. - Хуже не бывает. Смерти хочу. Вы все знаете..." Он же после свадьбы выдаст ей "личный вид на жительство" и положит в банк на ее имя 2 тысячи: "Чтобы... чувствовала себя независимой". А на Новый год подарит шесть пар шелковых чулок, флакон "Коти", фунт шоколада Крафта и черепаховый гребень с шишками (она о нем давно мечтала). "Как она обрадовалась, - рассказывал он. - Она прыгала по комнате... Ведь в семье ее не особенно-то баловали".
Комнату Гумилев снял, чтобы жить "ближе к университету". Но странно, снял через три недели после рождения сына, словно убегал от плача младенца, суеты. Хозяйка квартиры колебалась, сдавать ли комнату. "Собственный домик, говорите, в Царском? Так, так, - раздумывала она. - Комнатку, чтобы переночевать, когда наезжаете? Верю, сударь. Только: в поеты публика идет, извиняюсь, не того..." Да, шла в поэты публика, пишет Георгий Иванов, действительно "странная, шалая, беспокойная"...
Соседом их оказался Михаил Лозинский, жил в двух шагах отсюда (Волховский пер., 2). Друг Гумилевых, он был желанным гостем. "Поеты" собирались и - что ж такого? - выпивали! Пили дешевое вино, которое остроумно звали "флогистон" (с греческого - "горючее"). "Дружба наша началась как-то сразу, - скажет Ахматова о Лозинском. - Тогда же... составился триумвират: Лозинский, Гумилев и Шилейко. С Лозинским Гумилев играл в карты. Шилейко толковал ему Библию и Талмуд. Оба, Лозинский и Гумилев, свято верили в гениальность третьего (Шилея) и, что уже совсем непростительно, - в его святость". Ахматова не знала еще, что через пять лет станет женой Шилейко - поэта, ученого, языковеда. Кстати, и с третьим мужем - Николаем Пуниным - она познакомится, живя на "Тучке", - они окажутся вместе в царскосельском поезде и Пунин запишет в дневнике: "Она выкрикивает слова с интонациями, вызывающими страх и любопытство. Она умна... Но она невыносима в своем позерстве".
Здесь, на "Тучке", Лозинский помогал Ахматовой держать корректуру ее второй книги. "Я капризничала, а он ласково шутил: "Она занималась со своим секретарем и была не в духе". Но по-настоящему смешил ее здесь Мандельштам, худощавый тогда мальчик, с ландышем в петлице и с ресницами в полщеки. "Смешили мы друг друга так, что падали на поющий всеми пружинами диван на "Тучке" и хохотали до обморочного состояния". Смеялись, например, как перевел он строчку Маларме: "И молодая мать, кормящая со сна"... Если читать вслух, то возникала какая-то "кормящая сосна"... Наконец, сюда напросится в гости поэт Сергей Городецкий. "Приходите завтра в двенадцать", - скажет ему Ахматова и... забудет о приглашении. На другой день проснется в 11, будет пить кофе в постели, а Гумилев, в халате, - работать за столом. Но в двенадцать таки явится Городецкий - "заглаженный, с розой" - и каким-то резким тоном станет за что-то упрекать Гумилева. Может, оттого она и недолюбливала его? А вообще иногда пила кофе в постели, как дама, а иногда, как девчонка, хватала лыжи и каталась по Неве. И еще была сумасшедше гибкой. Легко касалась пятками затылка, зубами доставала с пола спичку, воткнутую в коробок. Спесивцева, балерина, скажет: "Так сгибаться в Мариинском не умеют". Да и на портрете Альтмана она столь худа, что поверишь ее словам: "В мою околоключичную ямку вливали полный бокал шампанского..."
Наконец, с "Тучки" 15 декабря 1913 года она пошла к Блоку, чтобы он надписал ей книги. Через несколько дней Блок принесет их сюда, но позвонить не решится, оставит их дворнику. И лишь 7 января она напишет ему: "Я только вчера получила книги... Вы очень добрый, что надписали мне так много книг, а за стихи я Вам глубоко и навсегда благодарна. Я им ужасно радуюсь, а это удается мне реже всего в жизни..."
...Но в этом доме никогда не бывал Николай Недоброво, с которым Ахматова познакомилась весной 1913 года. Никогда! - специально подчеркивала. О нем, самом элегантном мужчине Петербурга, она скажет: "А он, может, и сделал Ахматову". Имела в виду его статью о ней - самую лучшую из написанных. Кстати, именно с ним Ахматова и бегала на лыжах по Неве. А еще именно Недоброво познакомит ее с Борисом Анрепом, самой удивительной любовью ее. Роман с ним случится "в три дня". Но об этой любви поэта - у другого петербургского дома Ахматовой.