Ее называли музой, надеждой блокадного Ленинграда. Хрупкая на вид, она стала символом стойкости, мужества, верности своим принципам, несмотря на самые страшные обстоятельства. Откуда же эта несгибаемая воля? Как нашла она в себе силы выдержать все испытания, которые с лихвой отмерила ей судьба? О нелегком пути, который прошла Ольга Берггольц - в материале SPB.AIF.RU.
«Будет настоящий поэт»
Ольга родилась в семье заводского врача, обрусевшего немца Федора Берггольц. Тогда семья жила на рабочей окраине столицы, в районе Невской заставы. Еще в школе способная девочка писала стихотворения, причем неплохие. На её творчество обратили внимание Горький, Маршак, а Чуковский выразил надежду, что «со временем это будет настоящий поэт». Казалось, так всё и произойдет. Оля закончила филфак Ленинградского университета, затем работала корреспондентом, начала выступать с собственными произведениями. Пришла в первая любовь. В 18 лет, совсем юной, она вышла замуж за поэта Бориса Корнилова. В 1928-м у них родилась дочь, однако через два года пара рассталась. Ольга уехала в Казахстан, где трудилась в одной из многотиражек, и в Ленинград вернулась уже в 1930-м.
Здесь и произошла встреча, которая во многом повлияла на её дальнейшую жизнь. Ещё во время учёбы на филфаке она испытывала чувства к однокурснику Николаю Молчанову. Теперь они вспыхнули вновь. Молчанов стал вторым мужем Берггольц, а вскоре она родила вторую дочку Майю. Наверное, это были последние спокойные годы в её жизни. Дальше, как потом напишет Лидия Чуковская, беды пошли «за ней по пятам».
В 1934-м умерла маленькая Майя. Еще через два года не стало старшей дочки Ирины. Потеря детей была страшным горем, так что Берггольц даже хотела свести счеты с жизнью. Но женщину ждал ещё один удар. В 1937-м, по якобы за антисоветскую агитацию, арестовали её первого мужа Бориса Корнилова. Затем, в декабре 38-го пришли за самой Берггольц.
«Двух детей схоронила»
По делу она проходила как свидетель. Ее обвинили в «террористической деятельности», помощи Корнилову, который писал «контрреволюционные произведения». Тогда она не знала, что Бориса расстреляли. Ему не было и 30 лет. Ольга провела в тюрьме, печально знаменитых «Крестах», 197 дней и «столько же ночей». Признания в несуществующем заговоре из неё пытались получить пытками. Беременную вызывали на допросы, истязали так, что выбили сапогами ребенка.
«Двух детей схоронила
Я на воле сама,
Третью дочь погубила
До рожденья — тюрьма…»
Стать матерью она уже не смогла. Вскоре Берггольц уволили с работы и исключили из партии.
«…я сначала сидела в медвежатнике у мерзкого Кудрявцева (следователь, который вел дело – прим.ред.) потом металась по матрасу возле уборной – раздавленная, заплеванная, оторванная от близких с реальнейшей перспективой каторги и тюрьмы на много лет… Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: «живи».
Отпустили её в 1939-м - «за отсутствием состава преступления». Оказалось, донос, по которому поэтессу арестовали, был ложный. Написал его один из «хороших друзей», Леонид Дьяконов… Все эти подробности стали известны только в 2009-м, когда открыли архивы ФСБ и рассекретили её личное дело.
«Говорит Ленинград!»
Как было стереть воспоминания от пережитого кошмара? Заглушить боль Берггольц пыталась алкоголем. По воспоминаниям современников, пила она в тот период много. Усиливала депрессию и тяжелая болезнь мужа Николая Молчанова.
Она уже вычеркнула себя из жизни, но началась война. Берггольц с семьей должны были эвакуировать, однако в январе 1942-го Николай Молчанов умирает от голода. Ольга принимает решение остаться. Уже в первые дни блокады она пришла в Ленинградское отделение Союза писателей, и спросила, «где и чем может быть полезна». Ее направили в литературно-драматическую редакцию ленинградского радио. Это оказалось определяющим. Буквально на глазах у окружающих Ольга преобразилась. Из истерзанной, измученной переживаниями женщины стала поэтом, олицетворяющим стойкость Ленинграда. Не сломалась, а боль и обиду переплавила в новые, зрелые стихи. Почти ежедневно Берггольц вела передачи «Говорит Ленинград!», делала репортажи с фронта, читала их по радио. Ее голос, наполненный небывалой энергией, звучал в эфире три с лишним года.
Как никто другой она умела, разговаривать с погружённым в голод и холод городом.
«Скрипят, скрипят по Невскому полозья;
На детских санках, узеньких, смешных,
В кастрюльках воду голубую возят,
Дрова и скарб, умерших и больных»
Блокадники вспоминают, что мягкий задушевный голос поэтессы, звучащий по радио в осаждённом городе, стал им родным. Реальность, без тепла, света, еды, была настолько жестокой, что казалось: людям не до стихов. Но Берггольц писала так, что они становились точкой опоры для каждого, кто их слушал.
«Был день как день.
Ко мне пришла подруга,
не плача, рассказала, что вчера
единственного схоронила друга,
и мы молчали с нею до утра.
А город был в дремучий убран иней.
Уездные сугробы, тишина.
Не отыскать в снегах трамвайных линий,
одних полозьев жалоба слышна».
«Бытие – там»
Показательный факт: в блокаду Берггольц, которая тогда была уже популярной, не получала никаких дополнительный пайков, усиленных норм. Хотя в осажденном городе, как теперь известно, работали закрытые распределители, где приобретали продукты многие известные люди. Это она сказала: «Сто двадцать пять блокадных грамм, с огнем и кровью пополам». В итоге у истощенной Ольги диагностировали дистрофию и в 1942-м отправили в Москву, чтобы хоть немного подлечиться. Поразительно, но из столицы, где «сытно и тепло», она торопится скорее «назад, в Ленинград, в блокаду. Свет, тепло, ванна, харчи – все это отлично, но как объяснить им, что это вовсе не жизнь, это сумма удобств. Здесь только быт, бытие - там».
Такой же стойкой осталась Ольга Федоровна и после войны. Несмотря на то, что к ней пришли слава, известность, награды, в том числе Сталинская премия, своей принципиальности она не изменила. Поддержала Ахматову, когда цензура стала запрещать ее стихи, неоднократно поднимала «вопросы о репрессиях», хотя власть это откровенно раздражало. Она так и не увидела свою книгу «Дневные звезды», которую не рез предлагала издательствам. Только в наши дни опубликовали и ее дневники, где писательница рассказывала правду о блокаде. «Никто не забыт и ничто не забыто» - эти строки Ольги Берггольц, высеченные на стеле Пискаревского мемориала, с полным правом относятся и к ней самой.
Не давали есть, связывали руки. Зачем унижали Александра Пушкина? 
Розгами, стихами и потешными книгами. Как учили будущих императоров 
«Рязанский парень со стихами». Петербургские адреса Сергея Есенина 
«На месте Пушкина я не писал бы ей стихов...» Какой была Анна Керн