«Ленинградцы. 900 дней во имя жизни» - так назывался необычный концерт, прошедший в первые выходные сентября. Он посвящался Дню памяти жертв блокады, который отмечается 8 сентября. Организовал спектакль благотворительный фонд поддержки культурных и социальных программ «Классика». Со сцены звучала музыка, написанная в осаждённом городе и ранее никогда не исполнявшаяся! Эти мелодии создали 11 композиторов, трое - умерли от голода.
Забыли о подвиге?
Музыка блокадного Ленинграда - отдельная страница трагической летописи. Все знают Седьмую «Ленинградскую» симфонию Шостаковича. Между тем в осаждённом городе жили и творили десятки композиторов. Их песни, пьесы, марши звучали в промёрзших концертных залах, из чёрных «тарелок» трансляционной сети, в воинских частях и на призывных пунктах.
История распорядилась так, что почему-то имена этих героических людей оказались в тени. Ошибку и решили исправить организаторы концерта. Они нашли немало забытых партитур, работали в архивах Москвы, Петербурга, зарубежных стран, пересмотрели сотни страниц нотных изданий. В итоге появилась целая программа неизвестной музыки, созданной в блокаду. Шесть мировых премьер.
- Когда мы обращались в архивы, нам с удивлением говорили, что за 70 лет запросов на эти нотные материалы не поступало, - сожалеет Юрий Лаптев, режиссёр-постановщик концерта. - Считаю, что это непростительное упущение и укор послевоенным поколениям.
Кровь событий
Судьба каждого мастера - пример трагедии и героизма. Композитор и балетный критик Валериан Богданов-Березов-ский в самые суровые месяцы создал оперу-дневник «Ленинградцы». Сам автор назвал её «запёкшейся кровью событий». В основе сюжета (либретто Веры Кетлинской, которая тоже пережила блокаду) - хроника обычной семьи, застигнутой войной. Но написана она с такой силой и правдивостью, что в 1943-м, когда в город стали возвращаться чиновники, оперу запретили.
Борис Гольц в те годы считался кумиром. Его песня «Светит в небе звёздочка высоко» была настоящим хитом. Её часто передавали по блокадному радио, а ноты печатались на почтовых открытках. За эту песню автор удостоился бесценного приза, продовольственного пайка, но в марте 1942-го умер от истощения, так и не дождавшись награды. Ему было всего 29 лет.
Та же участь постигла Юлию Вейсберг. Автор популярных детских опер и песен, невестка Римского-Корсакова, вместе с сыном погибла в блокаду.
Василий Калафати преподавал ещё Стравинскому, Шостаковичу. Воспитал знаменитого дирижёра Илью Мусина, который, в свою очередь, был учителем Темирканова, Гергиева и нынешнего главного дирижёра Большого театра Тугана Сохиева. В ноябре 1941-го, когда голод уже косил людей, он пишет победный марш «Звёзды Кремля» и выигрывает с ним конкурс. Но дожить до победы ему было не суждено. В 1942-м он умер от голода.
Полна неожиданностей судьба архива Калафати. Его вывез в Грецию сын композитора, впоследствии он неоднократно перепродавался, в том числе в одну из антикварных лавок, и осел на острове Керкира. Там его и обнаружили инициаторы проекта.
Бориса Асафьева мы знаем как автора балетов. Его «Бахчисарайский фонтан» и «Пламя Парижа» идут и сегодня. В ноябре-декабре 1941-го, когда жизнь в городе практически остановилась, он создаёт десять духовных хоров «Канты». В советской стране это было одно из первых обращений к православной теме. Другой цикл композитора - «Песни печали и слёз» рождается как серия музыкальных откликов на сводки с фронта.
Удивительно было и смирение великого мастера, которому предлагали эвакуироваться в первую очередь, но он предпочёл разделить судьбу вместе с городом.
Падали от слабости
Александр Каменский - композитор и пианист-виртуоз. Почти всю блокаду прожил в бомбоубежище Театра им. Пушкина. Написал «Героический партизанский марш», пьесы и песни для воинской самодеятельности. Был един-ственным концертирующим пианистом, который за 872 дня дал 600 (!) концертов. Под обстрелами и бомбёжками, в промёрзших залах и полуразрушенных помещениях.
- Сотрудники радио работали в ватниках и тёплых шапках, - вспоминает супруга пианиста. - Отогреть клавиши рояля было невозможно. Каменский грел руки над печуркой, затем сбрасывал пальто и садился к инструменту. В январе 1942-го по радио давали «Снегурочку» Чайковского. Под рояль - потому что оркестр уже не мог играть. Пробовали репетировать, но у духовиков не хватало сил держать дыхание. А вот хор звучал. Правда, артисты настолько ослабели, что не могли стоять, и их тела поддерживали Т-образные деревяшки. Так они и пели, обвисая на этих «грабельках».
- Работая над этими произведениями, я не устаю поражаться, как рука композитора - замерзающая, еле двигающаяся - создавала произведения такой силы и уверенности, - поделился впечатлениями Василий Синайский, дирижёр. - Они жили и творили без патетики, пафоса, но уверенные, что ленинградцев враг не сломит и всё закончится нашей победой.
Из дневника Бориса Асафьева
Декабрь 1941
«…Декабрь брал своё, а с ним и холод, голод, страшная тьма. Александрийский театр замерзал. Всё чаще и чаще потухал свет. Система отопления стала… Смертные случаи участились. А работать хотелось, как никогда… Самочувствие моё и моей семьи стало сдавать… В пищу были введены жмыхи: они оказались злейшими врагами. Но кипяток пока был. Тогда решили побольше лежать, чтобы сохранить тепло в себе и обходиться без лишнего света. Лёжа во тьме, я пробовал устно сочинять музыку, применяя мои опыты слагания тем-интонаций в живые формы. Приходили тексты с фронта, рос спрос на песни, наконец, удалось найти среди знакомых и слушателей моих учеников. Творчество песен отвлекало от тяжких ощущений слабеющего организма».
Январь 1942
«С бомбёжками стало тише. И вообще настала тишина. По улицам скорбным потоком тянулись саночки и тележки с окутанными, как мумии, трупами. Надо было беречь волю и только волю. Организм возжелал сна… Опять тьма, опять холод, не помню сколько времени. Сердце уже стало уходить, и вдруг в мозгу возникла музыка. Среди полного отсутствия различия, - живём ли мы днём или ночью, помню, я начал сочинять симфонию «смен времён года» вокруг быта русского крестьянства… Вскоре мы перебрались из тьмы в помещение Института театра и музыки, на площади у Исаакия. Нас вывез из театра ночью на саночках покойный теперь директор Института, незабвенный Алексей Иванович Маширов. Это и спасло».