На днях на доме № 9 на Большой Монетной улице, которой в начале 90-х вернули историческое название, появилась табличка в память о репрессированном Михаиле Дьяконове. Этот адрес стал последним для Михаила Алексеевича - через семь месяцев после ареста его расстреляли по доносу коллеги.
Папу взяли
В 30-е годы Михаила Дьяконова знала вся страна - его книги выходили одна за другой: «Путешествия в полярные страны», «Путешествия в Среднюю Азию от древнейших времен до наших дней», «Четыре тысячи миль на «Сибирякове»… Михаил Алексеевич владел шестью языками - латынью, греческим, французским, немецким, английским и норвежским. Чтобы прокормить семью, он занимался переводами - и так увлёкся делом, что стал одним из лучших советских переводчиков. Его работа над «Ярмаркой тщеславия» Теккерея переиздаётся до сих пор.
Жизнь ленинградского литератора, его жены Марии Павловны, трёх сыновей Михаила, Игоря и Алексея навсегда изменилась в ночь с 30 на 31 марта 1938-го.
Подробные воспоминания об аресте отца зафиксировал в своей книге средний сын Игорь, на тот момент бывший студентом историко-филологического института:
Раздался телефонный звонок... Я расслышал слабый мамин голос.
- Тебе папа просил передать привет. Его взяли. Нынче ночью.
Я повесил трубку и помчался на Скороходова.
Там всё было перевернуто... На маму страшно было смотреть.
Мы оба тогда подумали, что это связано с папиной работой за границей (в 1922-1929 гг. он был сотрудником советского торгового представительства в Норвегии. - Ред.). Уже давно все замечали, что к весне этого года людей, побывавших за границей, как будто совершенно не осталось на свободе.
На другой день я пришёл в университет, а молчать о моей беде было трудно, решил сказать Леве Липину.
- Лева, вчера ночью арестовали моего отца. Я говорю тебе, но, пожалуйста, пока не сообщай никому: подожди три дня. Послезавтра будет утверждение характеристик из комсомольского бюро, я не хочу, чтобы до этого времени меня сняли, - Липин согласился.
Сообщать об аресте в семье было обязательно - в противном случае следовало исключение из университета. Однако на послезавтра оказалось, что в мою собственную характеристику уже вписано, что «отец арестован как враг народа», и что я «скрыл этот факт». Липин меня продал!
Весть о папином аресте разнеслась по городу. Бесконечные звонки многочисленных друзей и приятелей сразу же прекратились.
С тех пор мама лежала на диване, уставившись в одну точку. Каждый приход мой был мукой - она заставляла меня писать письма: прокурору, начальнику ленинградского НКВД, Сталину... Придумывались новые доказательства папиной невиновности и полной лояльности к советской власти.
…Новости в Ленинграде были чем дальше, тем хуже. В магазинах изымали школьные тетрадки, где на лицевой стороне обложки было изображение дуба у лукоморья из сказок Пушкина. Утверждали, что тени, образуемые звеньями цепи вокруг дуба, складываются в буквы, а буквы - в антисоветский лозунг… Я тщательно разглядывал злополучную цепь и так, и в лупу: закорючки в буквы не складывались. Но кто-то был расстрелян за эти закорючки.
Поздней осенью битком набитый троллейбус, шедший по Фонтанке, забуксовал на обледенелой мостовой и свалился со всеми пассажирами в канал. Вожатый и кондуктор только и успели выскочить, остальные сотни полторы пассажиров утонули. И опять на другой день сообщение о заговоре и расстрелах, конечно, вожатого и кондуктора, но, кроме того, руководителей и инженеров-эксплуатационников трамвайного парка.
Оставлять надежду
Сообщили, что папа переведён в «Кресты». Эта тюрьма считалась пересыльной. Там принимали денежные передачи…
Человек, сидевший вместе с отцом, передал, что папу обвиняют в шпионаже, он признался в том, что шпионил в пользу Венесуэлы. Многие тогда оговаривали себя самым фантастическим образом, надеясь попасть позже под пересмотр дела. Так, в Таджикистане один человек признался, что его завербовал в английскую разведку лорд Байрон.
В следующую передачу - она совпадала с 35-й годовщиной свадьбы родителей - мама решила передать 35 рублей. Передачу у меня не приняли, сказав: «Выбыл 26 октября».
Начался поиск по тюрьмам. В здании бюро пропусков на Чайковской человек за прилавком посмотрел в картотеке и сказал мне, как говорил и другим, до меня:
- Десять лет без права переписки.
У меня похолодело сердце. Одним из постоянных моих чтений за эти месяцы был Уголовный кодекс. Такой меры наказания там не было…
Гениальным приёмом советской власти было оставлять надежду. Если бы на улицах вывешивали списки расстрелянных, страну охватило бы отчаяние, а отчаявшиеся готовы на крайности. Но людям оставляли надежду, и они старались своим поведением не повредить арестованным близким. Наперекор рассудку и я позволял себе надеяться, старался представить себе папу в бараках, на каторжной работе, ничего не видевшего перед носом без пенсне.
Или - расстрел. Мне надо было знать, где, как и кто расстреливает. Рядом со старым Эрмитажем, через канавку, помещались казармы Конвойного полка НКВД. Они? Папа как-то говорил, что вызывают из тюрьмы якобы к следователю в связи с пересмотром дела - и застреливают в затылок в подземном коридоре между Шпалерной и Большим домом. Но сейчас рядом живут люди - слышали бы стрельбу, видели бы вывоз трупов. Узнать было нельзя, и это был в руках советской власти очень важный козырь.
Вернуть имя
Что папы уже нет в живых, сыновья узнали в 1940 году, когда старшего, Михаила, вызвали в НКВД и сообщили: «Ваш отец скончался». Маме решили не говорить. Она ждала обещанные 10 лет и умерла практически сразу, как эти 10 лет прошли, а муж не вернулся.
В 1955-м семье пришло ложное свидетельство о смерти, где указана причина - «сердечная слабость». А уже через год, в 1956-м, Михаил Алексеевич был реабилитирован «из-за отсутствия состава преступления». Подняв архивы, родные узнали, что арест произошёл по вымученному доносу коллеги, на работу которого Дьяконов писал рецензию. Признание в шпионаже в пользу Венесуэлы было заменено следствием на попытку взрыва завода «Большевик».
Расстреляли знаменитого ленинградского переводчика 22 октября 1938 года - через семь месяцев после ареста. Убивали на Левашовской пустоши, как почти и всех арестованных весной 1938 года. Михаилу Алексеевичу было всего 53 года.Мемориальную табличку с последним адресом знаменитого прадедушки заказала Вера Дьяконова - внучка того самого Игоря, что вёл дневник и затем стал крупнейшим востоковедом XX века. Единственная из всех потомков Михаила Алексеевича она занимается тем же, чем он, - переводит книги с норвежского.
- Трагедию нашей семьи забыть невозможно, эта боль передаётся из поколения в поколение, - говорит Вера Дьяконова. - Я помню, как от одного упоминания о Сталине бабушку и дедушку начинало колотить. Тем более что арестовали обоих моих прадедов. Однажды я поняла, что мой прадедушка издал десятки интересных книг, но ни одной из них не найти. Книги «врага народа» не переиздавали. Я хочу вернуть его честное имя, и памятная табличка с последним адресом - это только один из шагов.
Путин обвинил идеи Ленина в развале СССР 
«Маршальские Звезды». Кого и за что награждали бриллиантами в СССР 
Леонид Парфенов: «Мы живем в затхлом месте на ленте времени» 
«Она похожа на селедку». История любви Ленина и Крупской 
Ярослав Елисеев: "В Елисеевский я не хожу"