Блокада стала тяжелейшим испытанием для всех жителей Ленинграда – мужчин и женщин, стариков и детей. Чтобы не сойти с ума от ужаса и постоянного голода, многие начинали вести дневники, куда записывали все, что происходит с ними в осажденном городе. Эти строки заставляют сердце сжиматься от боли. SPB.AIF.RU рассказывает о пяти блокадных дневниках и судьбах их авторов. Все эти люди были разного возраста, статуса, но их объединяло одно желание – жить.
Дневник Георгия Князева
Георгий Князев – известный ленинградский ученый, более 30 лет он был директором Архива академии наук СССР. На момент начала блокады ему было 54 года. Несмотря на то, что Князев был прикован к инвалидной коляске, он продолжал работать в Архиве и вел дневник, в котором не только записывал личные переживания, но и старался показать блокаду Ленинграда с точки зрения истории и статистики. Ученый рассказывал о настроении ленинградцев, положении на фронте, делах в Архиве.
Князев жил на Васильевском острове. Его дом находился в нескольких сотнях метров от места работы. Только этот путь ученый и проделывал изо дня в день. Выходя из дома, он смотрел на сфинксов на набережной Невы и предавался размышлениям о будущем.
«Стоявшие около сфинксов два бронзовых светильника разобраны и увезены. Сфинксы еще стоят… Сегодня я смотрел на них с глубоким волнением… Но стихов сочинять не мог, - пишет он в первые дни войны. - 10 ч. 30 мин. Последние известия по радио. Турция заявила о своем нейтралитете. Громадный взрыв народного воодушевления прокатывается по стране в связи с начавшейся великой отечественной войной. Должны же восстать народы Европы!».
Нередко в своем дневнике Князев упоминает и Марию Федоровну свою верную «жену-друга», как он сам ее называет. Ученый понимает, что без нее он вряд ли перенес бы эти страшные дни.
В первый день блокады Князев понимает, что городу предстоит перенести еще много испытаний. «1941. IX. 8. Когда я возвращался со службы, на отрезке моего малого радиуса — набережной Невы чувствовалось неровное пульсирование жизни города, - пишет ученый. - Военные катера волновали свинцовые сентябрьские невские воды… В 7 часов 30 минут вечера, когда я отдыхал, вдруг затрясся весь наш дом. Раздавалась стрельба из зениток и пулеметов. Первое мгновение было жуткое. За Невой полыхало пожарище. Даже в воде оно отражалось. <…> 12 часов 30 минут. Тревога продолжается. С судов на Неве иногда раздаются выстрелы. Сегодня весь Ленинград, по-видимому, не будет спать. Итак, на семьдесят девятый день началась бомбежка Ленинграда. Впереди, пожалуй, предстоит много еще таких тревожных дней и ночей. Чашу испытаний нужно будет выпить до дна, трудную чашу!».
Первая блокадная зима была для Князева непростой, но ученый больше всего опасается за город: выстоит ли Ленинград, выдержит ли вражеский напор? В августе 1942 года ученый вместе с женой был эвакуирован в Казахстан. После окончания войны он вернулся в Ленинград, откуда уже не уезжал до самой смерти в возрасте 82 лет.
Дневник Ангелины Крупновой-Шамовой
В 2000-х годах двое петербуржцев нашли на помойке толстую исписанную тетрадь, которая оказалась блокадным дневником Ангелины Крупновой-Шамовой. Записи женщины, которая на тот момент уже ушла из жизни, были впоследствии опубликованы в СМИ.
У Крупновой-Шамовой была непростая судьба. Она пережила восьмерых из десяти своих детей.
К началу блокады у нее было трое маленьких детей – 8-летняя Милетта, 6-летний Кронид и 4-летний Константин. К тому же, женщина была беременна четвертым ребенком. «Шла медленно-медленно, а дома ждали трое детей: Милетта, Кронид и Костя. А мужа взяли в саперы... Получу за февраль иждивенческую карточку, а это - 120 гр. хлеба в день. Смерть... – пишет Крупнова-Шаманова. - Когда на лед взошла, увидела справа под мостом гору замерзших людей - кто лежал, кто сидел, а мальчик лет десяти, как живой, припал головкой к одному из мертвецов. И мне так хотелось пойти лечь с ними. Даже свернула было с тропы, но вспомнила: дома трое лежат на одной полутораспальной кровати, а я раскисла - и пошла домой».
Федор родился в апреле 1942-го слабым мальчиком, кормить его было нечем – от голода у Ангелины пропало молоко. В июле он умер. Тремя месяцами ранее не стало Милетты. «26/IV дочь умерла в час ночи, а в 6 утра кормить Федора грудью - ни одной капли молока, - описывала блокадница события тех дней. - Детский врач сказала: «Я рада, а то мать (то есть я бы) умерла и оставила бы трех сыновей. Не жалей дочь, она недоносок - умерла бы в восемнадцать – обязательно». <…> Слез нет, но на душе пусто, жутко. 9/V 1942 г. Мой муж пришел пешком с Финляндского вокзала на сутки. Сходили за тележкой и справкой для похорон на Смоленском кладбище. Кроме моей малышки - два неопознанных трупа... Одну из умерших дворники волокли за ноги, и голова ее стучала по ступенькам... ».
В 1944 году Ангелина родила еще одного ребенка – дочь Надежду. С продуктами в Ленинграде было уже гораздо лучше, и девочка выжила.
Сама Ангелина Крупнова-Шамова прожила 97 лет и умерла в 2008 году, в окружении детей, внуков и правнуков.
Дневник Юры Рябинкина
Юра Рябинкин жил в Ленинграде вместе с мамой и младшей сестрой Ирой. Он учился в школе и посещал исторический кружок в Доме пионеров. Когда началась блокада, Юре было 16 лет.
На первых страницах дневника подростка проскальзывает детская обида: мальчик недоволен, что мама наливает ему меньше супа, чем обычно, хотя, как ему кажется, она сама и Ира едят досыта.
«Все мы издерганы. У мамы я давно не вижу спокойных слов. Чего ни коснется в разговоре - ругань, крик или истерика, что-то в этом роде, - пишет Юра. - Причин много - и голод, и вечный страх перед обстрелом и бомбежкой. В нашей семье - всего-то 3 человека - постоянный раздор, крупные ссоры... Мама что-то делит, Ира и я зорко следим - точно ли... Просто как-то не по себе, когда пишешь такие слова».
Голод толкает мальчика на поступки, из-за которых он презирает самого себя. Так, купив в магазине какао с сахаром, дома Юра обманывает маму: говорит, что на обратном пути у него отняли несколько пачек. «Ну вот и все... Я потерял свою честность, веру в нее, я постиг свой удел, - сокрушается мальчик. - Разыграл дома комедию со слезами и дал маме честное пионерское слово, что ни одной пачки какао себе я не брал... А затем, смотря зачерствелым сердцем на мамины слезы и горе, что она лишена сладкого, я потихоньку ел какао».
Потом, когда мальчик понимает, что его близкие могут погибнуть, он осознанно отказывается от еды, отдавая свою часть сестренке: «главное, чтобы Ира и мама выжили!».
Мальчик мечтает об эвакуации, но она постоянно откладывается. В декабре 1941-го Юра слабеет настолько, что уже с трудом встает и ходит с палочкой. Последняя запись в его дневнике датирована 6 января 1942 года: «Силы из меня уходят, уходят, плывут... А время тянется, тянется, и длинно, долго!.. О господи, что со мной происходит? И сейчас я, я, я...». Он уже не может записывать свои мысли. Через два дня, 8 января, мама Юры с дочкой Ирой, наконец, отправляется в эвакуацию. Юра остается в Ленинграде: он не в силах даже подняться. Точная дата его смерти неизвестна.
Мать Юры и Иры упала замертво, лишь шагнув на вокзал в Вологде, куда их привезли из Ленинграда. Эту страшную войну пережила лишь ее дочь.
Дневник Лены Мухиной
Школьница Лена Мухина начала вести свой дневник за месяц до начала войны – в мае 1941 года. Девочка жила с родной тетей – Еленой Бернацкой, которую называла своей мамой.
На страницах записной книжки девочка подробно рассказывала об ужасах войны и о том, что происходит в городе. 8 сентября, в первый день блокады, Лене очень страшно: кругом грохот, пожары, шум. «Мы ответим, мы за все «им» ответим, - пишет девочка. - Эти звери в образе человеческом подвергают советских граждан, попавших в их лапы, таким пыткам, перед которыми бледнеют пытки мрачного средневекового застенка. Например, обрубают человеку руки и ноги и этот еще живой обрубок бросают в огонь.
Нет, они заплатят сполна. За погибших от бомб и снарядов ленинградцев, москвичей, киевлян и многих других, за замученных, изуродованных, раненых бойцов Красной Армии, за расстрелянных, растерзанных, заколотых, повешенных, погребенных живым, сожженных, раздавленных женщин и детей они заплатят сполна. За изнасилованных девушек и маленьких еще девочек, за повешенного мальчика Сашу, который не побоялся и надел красный галстук, за изрешеченных разрывными пулями маленьких ребятишек и женщин с младенцами на руках, за которыми эти дикари, сидящие за штурвалом самолетов, охотились ради развлечения, – за все, за все это они заплатят!».
8 февраля 1942 года умерла Бернацкая. В мае Лена узнает, что ее скоро эвакуируют в Горький, но эта новость уже не приносит ей радости. «Я настолько ослабла, что мне все безразлично, - пишет она. - Честное слово, прямо смешно, ведь я не какой-нибудь инвалид, не старик или старуха, ведь я молодая девушка, у которой все впереди. Ведь я счастливая, ведь я скоро уеду. А между тем посмотрю на себя, на что я стала похожа. Безразличный, тоскливый взгляд, походка как у инвалида 3-ей степени, едва ковыляю, трудно на 3 ступеньки подняться. Прямо смех сквозь слезы».
Лена Мухина вернулась в Ленинград из эвакуации осенью 1945 года, а через несколько лет перебралась к родственникам в Москву. Работала художницей по росписи ткани и умерла в 1991 году, в возрасте 66 лет.
Дневник Тани Савичевой
Дневник Тани Савичевой, пожалуй, известен даже каждому школьнику, ведь он стал негласным символом блокады Ленинграда. Этот дневник – всего 9 листочков из записной книжки. Несколько строк, которые поместились на этих страницах, вселяют в сердце какой-то первобытный ужас. 11-летняя Таня не рассказывает о бомбежках, голоде и страданиях. Она просто записывает даты смерти родных людей.
«28 декабря 1941 года. Женя умерла в 12 часов утра», - это первая запись в дневнике Тани. В тот день не стало ее старшей сестры. За несколько месяцев девочка теряет практически всю семью: сестер, брата, бабушку, маму, двух дядей. «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня».
В августе 1942 года девочку эвакуировали в Горьковскую область, но было уже поздно: здоровье Тани было подорвано. Она заболела туберкулезом кишечника и была очень слаба. 1 июля 1944 года она умерла. В последние дни девочка ослепла. Больничный конюх похоронил Таню на местном кладбище.
