Лестница... на казнь

Продолжение. Начало в NN 24, 25, 26, 27

Как же туго перекручена, сплетена история иных петербургских домов... Сергиевская улица. По ней Ахматова в 20-м году спешила каждое утро на службу - на первую и последнюю в своей жизни работу. Служила в библиотеке Агрономического института (наб. Фонтанки, 6), в доме, где было когда-то Училище правоведения. Здесь и разыщет Ахматову поэт Зенкевич, товарищ ее по "Цеху поэтов". Она провела его в свою комнатку с двумя окнами, трюмо в простенке и камином, где они, сидя в креслах прямо в пальто, пили какао, присланное ей кем-то из-за границы... Где тот камин теперь?

Помните, от безумной, гомерической ревности мужа ее - Шилейко - Ахматову "спас" Лурье? Так вот, Лурье "решил вырвать ее, - записывал слова Ахматовой Лукницкий. - За Шилейкой приехала карета скорой помощи, санитары увезли его в больницу... Держали месяц!" За этот месяц Ахматова выехала из Мраморного, поступила на службу и получила от работы квартиру, в двух шагах отсюда. Опять, кстати, во дворце. Ныне тут бедная муниципальная больница (Сергиевская, 7). А до революции это был дворец, дворец князей Волконских, потомков декабриста-каторжника.

Странно, но она нигде не сообщает, что дом этот принадлежал Волконским. Знала ли об этом? Ведь с тем, кто жил здесь еще буквально вчера, она должна была быть знакома. Сергей Волконский, внук декабриста (в недавнем прошлом директор Императорских театров, отправленный в отставку за то, что объявил выговор "в приказе" бывшей любовнице царя балерине Кшесинской), был сотрудником "Аполлона", журнала, которым, в числе других, руководил первый муж Ахматовой - Николай Гумилев, и где сама она и бывала, и печаталась. Были, думаю, знакомы, но слишком уж в прошлой жизни! В той, где у князя были приемы, балы, премьеры, имение в Тамбовской губернии, квартира во Флоренции, римское палаццо Боргезе. В 1919-м, за год до вселения сюда Ахматовой, Волконский бежит из этого дома. Потом вспоминал, как пришел сюда в последний раз. "Двери отворил мой лакей... Ахнул, когда узнал меня в изодранном пальтишке и панталонах с бахромой. Повел наверх, в "свои" апартаменты, т.е. бывший мой кабинет и столовую... Нашлись и хлеб и вино (я узнал бутылку из моего погреба)... На прощание... попросил взять от него "подарочек"... Открыл шкаф, вынул один из костюмов моего гардероба и поднес со словами: "Вот, от меня... А то уж очень вы того, обтрепаны!"

Ныне парадный подъезд дворца закрыт. Закрыт, возможно, аж с 19-го года. Ибо известно: Ахматова, прожившая здесь год, подруги ее, Осип Мандельштам, который был здесь дважды, - все ходили в две ее комнатки через двор, с Моховой. Жила здесь трудно, голодно, но весело. Весело, потому что "вырвалась" от Шилейко. Когда его выпустили из больницы, он, - вспоминала, - плакался: "Неужели бросишь? Я бедный, больной..." Ответила: "Нет... ни за что не брошу: переезжай ко мне". Володе это очень не понравилось, но переехал. Но тут уж совсем другое дело было: дрова мои, комната моя, все мое... Совсем другое положение. Всю зиму прожил"... В другом месте говорит: прожили год, но близки уже не были ни разу... А трудно жила, потому как "надорвалась от поездок" в Царское, к подруге Рыбаковой, отец которой заведовал там фермой: "Уезжала с мешками - овощи, продукты - раз даже уголь для самовара возила... С вокзала... домой - пешком, и мешок на себе тащила". Однажды, едучи в поезде, вышла в тамбур покурить. В тамбуре, смеялась, "стояли мальчишки-красноармейцы и зверски ругались. У них тоже не было спичек, но крупные красные, еще как бы живые, жирные искры с паровоза садились на перила площадки. Я стала прикладывать к ним мою папиросу. На третьей (примерно) искре папироса загорелась. Парни, следившие за... ухищрениями, были в восторге. "Эта не пропадет", - сказал один из них".

Не пропала. Но пропал, был расстрелян ее муж - Гумилев. А ведь именно в этом доме она, кажется, последний раз говорила с ним... В тот день сидела у окна во двор. Услышала крик: "Аня!" Удивилась: Шилейко был в санатории, больше звать было некому. Надо было обязательно кричать, вход к ней на 2-й этаж был через 3-й этаж. Во дворе увидела Гумилева и Георгия Иванова. Рассердилась, что с Ивановым, которого не любила, но потом сообразила: Гумилев не мог же знать, что Шилейко не будет, а одному прийти к бывшей жене считалось неудобным... Где это окно теперь? Где говорили два поэта, чья жизнь была "сплошным единоборством"? Гумилев, кстати, вернулся из Крыма, где видел ее мать и привез весть о смерти одного из братьев. К концу разговора, забыв об этом, позвал ее на вечер в дом Мурузи (Литейный, 24). Она отказалась: после известия о смерти брата не могла идти веселиться. Гумилев стал пенять ей, что мало выступает, мало читает стихов. Она сказала: Шилейко запрещает... Он не поверил: ей, считал, никто и ничего запретить не может...

Вот и вся встреча. Если бы не роковая фраза Ахматовой... Вывести гостей она решила не через третий этаж, а темной винтовой лестницей. "Когда он стал спускаться, - вспоминала, - я сказала: "По такой лестнице только на казнь ходить". Как накликала! До ареста Гумилева оставалось 25 дней, до расстрела - 50... От него останется подарок - новгородская иконка... А месяц спустя и она покинет этот дом, уйдет туда, куда погонит ее "бешеная кровь" - любовь. Но об этом я расскажу в следующий раз.

...Впрочем, вот вам еще совпадение. И какое! Ведь пока Ахматова жила в доме Волконского, он, добравшись до Москвы, где князя видели уже совсем босым, подружился... с кем бы вы думали? С Мариной Цветаевой, которая даже помогала ему писать книгу. Знала ли об этом Ахматова? Она ведь, как известно, впервые увидит Цветаеву лишь в 41-м?

Продолжение следует.