"Краса"... с кандибобером

Продолжение. Начало в NN 24-28, 30, 32, 34, 36-52 2002 г.; 5, 8, 10, 15 2003 г.

Есенин - травинка на городском камне, и камень, так и не сумевший затеряться в траве. Да, в письмах Клюева, где он зовет Есенина в Петроград, я встретил фразу почти пророческую! "Боюсь за тебя, - пишет Клюев, - ты как куст шипицы, которая чем больше шумит, тем больше осыпается. Быть в траве зеленым, а на камне серым - вот наша с тобой программа, чтобы не погибнуть"... Увы, оба поэта не выполнят "программы" и умрут страшной смертью. А подружатся в этом доме (Фонтанка, 149, кв. 9), где на четвертом этаже и жил Клюев. В октябре 1915-го именно у него остановится Есенин...

Клюев "совсем подчинил нашего Сергуньку, - писал друг поэта, - поясок ему завязывает, волосы гладит". Даже на свидания не пускал, ляжет у двери и скулит. А поясок поминают многие. "Косоворотка, с пастушьим гребнем на кушаке, шаровары, шевровые сапожки, - пишет Анненков (встреча их перерастет в "забулдыжное месиво дружбы") и добавляет: - прямо кустарная игрушка". Ахматова же заметит: "Застенчивый... и донельзя наивный"... Наивный? Может быть. Но столицу покорял хитро: "Презирая деревню, решил на ней, - как пишет товарищ его, - сделать капитал". А еще был почти революционер: ходил "под слежкой", был обыскан охранкой, где фигурировал под кличкой "Набор"... Но "почти", ибо скоро посвятит стихи аж самой императрице. Скандал, о котором я еще расскажу...

Но вот к кому первому пришел в Питере - тут мнения расходятся. В свой первый приезд, в марте 1915-го, был у Блока. "Днем... рязанский парень, - записывал Блок. - Стихи свежие, чистые, голосистые". Есенин поднялся с парадной лестницы, но позвонить не хватило духу, пошел с черной: "А у них дверь открыта, и чад из кухни так и валит. Встречает кухарка. "Тебе чего, паренек?" Когда пошла за Блоком, дверь прикрыла на крюк: "Ты человек неизвестный"...

Блок же, полистав тетрадь со стихами, напоит чаем (Есенин от волнения съест всю булку) и предложит яичницу. "С Блока, да с Городецкого, - напишет Есенин, - и началась моя литературная дорога".

Увы, он потом сто раз опровергнет эти свои слова: "Пусть... каждый считает: я его в русскую литературу ввел, - рассказывал Мариенгофу. - Им приятно, а мне наплевать. Городецкий ввел? Ввел. Клюев ввел? Ввел. Сологуб с Чеботаревской ввели? Ввели... Потеха! Говорил им, что еду бочки в Ригу катать. Жрать, мол, нечего... А какие там бочки - за бронзовым монументом явился". Позже вообще расхвастается: "Говорят - я от Блока иду, от Клюева. Дурачье! Знаешь, кто мой учитель? Гейне мой учитель!.."

В тот первый приезд Есенин остановился у Городецкого (М. Посадская, 14, кв. 8). Того Городецкого, к которому четыре года назад пришел начинающий тогда Клюев. И так же, как Есенин ныне, не только выбрал "черный ход", но и прикинулся - правда, маляром. Когда Городецкий позвал Клюева в комнаты, тот заверещал: "Где уж нам в горницу: и креслица перепачкаю, и пол вощеный наслежу"... Георгий Иванов потом опишет эти комнаты. "В центре... круглый стол... Розы в хрустальном цилиндре, дынное варенье, дымящиеся гарднеровские чашки. Жена Городецкого, "Нимфа", разливает пухлыми пальчиками чай". Кстати, эта Нимфа (на самом деле Анна Алексеевна) будет заставлять Есенина ставить самовар, бегать за нитками в мелочную лавку. Зато именно Городецкий, к кому Есенин принес стихи завязанными в деревенский платок, напишет одному редактору фразу историческую: "Приласкайте талант. В кармане у него рубль, а в душе богатство". Именно Городецкий, кстати, устроит крестьянским поэтам вечер в Тенишевском, который странно назовет "Краса"... Тут, под удары "тимпана", на эстраду и выйдет Есенин. Волосы подвиты, нарумянен. "В руках - о, Господи! - пук васильков бумажных, - вспоминал Иванов. - Выходит подбоченясь, улыбка ухарская". "Валяй, Сережа, - подбадривает Городецкий, - чего стесняться". И Есенин не стесняется. Лады, Лели, гусли-самогуды. Иногда выскочит и "похабное" словцо. Но раньше, как пишет Иванов, "он по неопытности считал, что вставлять их и в разговор нехорошо... Теперь же... еще оглядывает публику - что? каково?" Частушки же, которые он (по его словам) "запузыривал с кандибобером" даже в изящных салонах, были и вовсе матерными. Словом, это была стихия, которую и искал Городецкий. Любил объяснять талантам: оказывается, они не просто гении, а народные, "что много выше". И все "эти штуки с упорной работой - для интеллигентов, существ низших. Дело же народного гения - выявлять стихию"... Увы, стихию уже и выявлять было не надо - она бушевала вокруг. Война, зреющая революция. И могла ли травинка - Есенин! - разобраться в камнепаде событий и имен?

...Помните, он был почти революционером. Теперь - монархист. И опять - почти. Встречается с императрицей. Тайна была страшная, но это правда. Встречался в Царском, где находился военно-санитарный поезд ≤ 143, куда, спасая от фронта, устроили поэта. Лев Повицкий напишет, что мать Николая II сама позвала поэта. "Возлагаю на вас большие надежды, - сказала ему. - Крамольники подняли голову. В такое время верноподданнические стихи были бы очень полезны". Что же он ответил? "Я ей сказал: "Матушка, да я пишу только про коров, еще про овец и лошадей. О людях я не умею писать"... Но в готовой уже книге "Голубень" посвятит императрице аж цикл стихов. Посвящение успеет снять, взамен же сочинит историю, как отказался посвящать стихи царице, за что чуть не попал в дисбат. Увы, это неправда. На допросе в ЧК признается: был-таки в дисбате. По глухой версии - за дезертирство... Правда ли это, уж и не знаю. Знаю, что скоро он вновь станет почти революционером. Влюбится в эсерку, в самую большую свою любовь... Но об этом - у следующего дома.

(Продолжение следует)

Смотрите также:

• Великий плохой писатель. Достоевского ругали все: от Льва Толстого до Набокова →
• Предсмертная записка →
• Портрет любви →