Мечты о путешествии по загадочной России давно волновали французского романиста. В 1840 году Александр Дюма написал «Записки учителя фехтования, или Полтора года в Санкт-Петербурге», который на долгие годы закрыл для него въезд в страну. Дело было в том, что в основу произведения он заложил историю декабриста Ивана Анненкова и его возлюбленной Полины Гебль, дочери наполеоновского офицера, которая, пожертвовав всем, последовала за осужденным в Сибирь.
Этот роман, не понравившийся Николаю I, был запрещен в России. Ветер перемен подул с восшествием на престол Александра II. Император дал добро на въезд в страну писателя, произведениями которого зачитывался весь мир, но при одном условии – гостя везде должен был сопровождать полицейский или казак, а также представитель местной власти.
На авантюрный шаг Александр Дюма решился в 1858 году. В Париже на одном из светских раутов он познакомился со страстным шахматистом и литератором, графом Григорием Кушелевым-Безбородко, который пригласил француза погостить в его особняке в Полюстрове. Дюма с радостью принял предложение.
Перед отъездом он пообещал читателям журнала «Монте-Кристо», что подробно опишет свои приключения, которые, непременно, ждут его в такой удивительной стране. И свое обещание он сдержал. Проведя год в России, посетив Петербург, Карелию, остров Валаам, Москву, Астрахань и Закавказье, он вернулся в Париж, где написал книгу «Путевые впечатления. В России».
«Аристократия стелется у ног»
Стоит отметить, что визит такой «звезды» поставил с ног на голову почти всех представителей петербургской аристократии. Они хотели угодить уважаемому гостю, стремились предугадать и исполнить все его желания. Такое отношение даже вызвало иронию у некоторых писателей и общественных деятелей. Так, к примеру, в сентябре 1858 года Александр Герцен написал: «Со стыдом, с сожалением читаем мы, как наша аристократия стелется у ног Дюма, как бегает смотреть «великого курчавого человека» сквозь решётки сада, просится погулять в парк к Кушелеву-Безбородко».
Но и самому туристу хотелось местной «экзотики» и общения с представителями интеллигенции. По его просьбе литератор Иван Панаев организовал на своей даче в Старом Петергофе встречу Дюма с представителями литературной среды. На ней присутствовали Дмитрий Григорович, Иван Панаев и Николай Некрасов.
Позже Дюма вспоминал: «Некрасов удовольствовался тем, что встал и подал мне руку, поручив Панаеву извиниться за своё незнание французского языка. Я внимательно вглядывался в него. Это человек 38 или 40 лет, с болезненным и грустным лицом, с характером мизантропическим и насмешливым».
Известно, что после скромного обеда гости разъехались. Из Петербурга писатель отправился в Москву, затем в Нижний Новгород и Астрахань, и по поводу каждого города он оставлял подробные записки, которые затем легли в основу его книги.
SPB.AIF.RU вспоминает некоторые его наблюдения о России и русских традициях.
О путешествии по России
«Я не знаю путешествия более лёгкого, покойного и приятного, чем путешествие по России. Услужливость всякого рода, приношения всякого вида всюду сопутствуют вам. Каждый человек с положением, офицер в чинах или известный коммерсант говорят по-французски и тотчас отдают в ваше распоряжение свой дом, свой стол, свой экипаж. Денежные детали для путешественников по России, в особенности для иностранных артистов, не существуют. С того момента, как вас узнали или снабдили вас хорошими рекомендациями, путешествие по России делается одним из самых дешёвых, какие я только знаю… Почти в каждом городе являлись местный князь и полицеймейстер с приглашениями на обеды и с подарками».
О Санкт-Петербурге
«Дорогой читатель, вы понимаете, что после трехсот пятидесяти лье по железной дороге, после четырехсот лье на пароходе мы стремились поскорее добраться до места назначения. Когда мы проходили по набережной, я с удовольствием взглянул на Летний сад и на его знаменитую решетку. Только ради этой решетки один англичанин совершил путешествие в Санкт-Петербург. Сойдя с парохода на Английской набережной, он нанял дрожки и сказал: «Летний сад!» Доехав до решетки, он приказал: «Стой!» Англичанин в течение десяти минут осматривал решетку, бормоча про себя: «Very good», «very good». Затем закричал извозчику: «Пароход!» Они помчались на Английскую набережную и успели к отплытию. «Good!» — сказал англичанин, дал извозчику гинею, поднялся на пароход и уехал. Он хотел увидеть решетку Летнего сада, и он увидел ее.»
«Я не видел ничего подобного ночам Петербурга. Да, стихи Пушкина прекрасны, но все же это – поэзия человека, а петербургские ночи – это поэзия божества».
О гостеприимстве и щедрости
«Я здесь путешествую как принц. Русское гостеприимство такое же потрясающее, как и уральские золотые прииски».
«Никогда не смотрите два раза на какую-то вещь, которая принадлежит русскому, поскольку, какова бы ни была ее цена, он вам ее подарит».
«В Казани мне демонстрировали выделку кожи и меха, а потом прислали в подарок образцы всего того, что я видел».
«Когда стала известна моя страсть к чаю, то после этого каждый мне послал в подарок своего лучшего чаю».
О русской кухне
«Россия гордится своей национальной кухней, — блюдами, которые могут приготовить лишь русские и никакой другой народ, полагая, что только в их огромной империи имеются продукты, которых нет в других странах. В числе этих блюд — уха из стерляди. Русские с ума сходят по этой ухе. Приступим к обсуждению этого важного вопроса, которое создаст мне немало противников среди подданных его величества Александра II. Откровенно выразим свое мнение об ухе из стерляди. убежден, что затрагиваю больное место, но ничего не поделаешь, истина прежде всего. Дело в том, что стерлядь водится лишь в некоторых реках — я уже упомянул Оку и Волгу; она может жить только в той воде, где родится, и для того, чтобы доставить ее живую в Петербург, ее везут в этой воде. Если ее привезут не живой, то стерлядь будет стоить столько же, сколько кобыла Роланда, имевшая один недостаток: она была мертвая, то есть не будет стоить ничего. Одно дело летом, но зимой! Зимой, когда мороз достигает 30-ти градусов, а рыбу надо везти семьсот или восемьсот верст и доставить живой, — очевидно, что это исключительно трудное дело. <….> Культ стерляди в России – это не какое-то рациональное поклонение, это просто фетишизм. И все-таки я рискну выступить против массового восхищения стерлядью. Французские повара не любят эту рыбу, а соответственно, не прилагают никаких усилий, чтобы подобрать соусы к рыбе, которая им не нравится. Нет ничего проще: это не кулинарный аспект, а философский».
О братстве и взаимопомощи
«Похоже, я был единственным, кто восхищался отвагой русских пожарных. Триста-четыреста человек, которые стояли рядом со мной и тоже наблюдали за пожаром, внешне никак не проявляли ни малейшего интереса к этой огромной катастрофе или какую-то симпатию к храбрости пожарных. Во Франции в таких же обстоятельствах можно было бы услышать крики ужаса, поощрения, восхищения, аплодисменты, а здесь – ничего, молчание, причем это было не молчание концентрации на происходящем, а молчание безразличия. Шеф полиции сказал, что для русского народа понятие братства пока мало что означает. Его слова задели меня за живое. Сколько же революций нужно русскому народу, чтобы он понимал «братство» так же, как французы? Я был гораздо более подавлен этим безразличием, чем самим пожаром».
О верблюжьих скачках
«Нам показали скачки 60 верблюдов, на которых без седла сидели калмыки в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет, один безобразнее другого. Если бы приз присуждался не за скачки, а за уродство, князю пришлось бы наградить всех».
Эдвард Радзинский: cегодня время больших дел и маленьких личностей 
Письма путешественницы. Как россиянка повторила швейцарский путь Карамзина 
Неоднозначный гений