— Петербург разрушается. Я по-прежнему вижу грязные улицы, неумытые дома, заброшенные памятники. Город, который мы знаем и любим, исчезает с лица земли. Не один я бью в колокола, но — безрезультатно. Все продается и покупается! Сегодня стоит дом якобы под охраной государства, представляющий культурную и историческую ценность. Завтра чиновнику сунут в карман громадную пачку денег — и здание станет неблагополучным. Считаю преступлением демонтаж Дворца культуры им. Первой Пятилетки. Он официально был внесен во все списки и каталоги как памятник конструктивизма. Однако властям понадобилась свободная территория — и его уничтожили.
— Но «Пятилеткой» пожертвовали ради реконструкции Мариинского театра, где, кстати, идут и ваши спектакли.
— В Мариинском уже давно ничего не ставлю. Все балеты, над которыми я работал несколько лет — «Волшебный орех», «Кроткая», «Весна священная», — сунуты куда-то в подвал. Гниют маски, дорогущие костюмы. Сейчас пытаюсь через адвокатов договориться и выкупить хотя бы декорации к последним постановкам.
Вообще-то Гергиева много раз предупреждали, что декоративные мастерские находятся в безобразном состоянии, что пожар может случиться не сегодня-завтра. И вот — сгорело колоссальное количество декораций, исторические цеха императорского театра, где творили Головин, Бенуа.
Я не против, чтобы Гергиев имел новые площадки. Но зачем тогда надругаться над старым?
Но и это полбеды. Что будет, если Господь допустит надругательство над Мариинским театром: возникнет гигантский купол — и весь силуэт творения Кавоса распадется? Проект ведут французы. Но они же не пристроили к Гранд-опера стеклянную «залепуху»!
Сегодня я в основном тружусь в Сибири. Работаю по контракту с Самарским театром оперы и балета, ставлю оперу Слонимского «Король Лир». В Самаре поставил памятник Высоцкому: напротив стадиона, где Володя собрал шесть тысяч зрителей.
— Марина Влади удивлялась: что связывало вас с Высоцким, кроме таланта и любви к пьянкам?
— Я ей ответил, что достаточно хоть первого, хоть второго. Но в моем любимом городе, которому служил и служу, я и с талантом не востребован.
— Почему же? Стоят ваши сфинксы, памятник первостроителям, а к Петру в Петропавловской крепости — очередь. Посидеть на коленках у императора — счастливая примета.
— Увы, от «первостроителей» осталась только подставка, остальное разворовано, изувечено. Крест с решеткой варвары разбили кувалдами и осколки долго валялись — у меня есть фотографии этого позора. Еще Яковлев обещал помочь с реставрацией, но до сих пор ничего не сделано.
Вот к Петру у меня действительно отношение особое. Если бы я жил в его эпоху, был бы любимчиком или сидел на самой страшной каторге. Для меня это первый демократ. Он сам владел 14 профессиями и другим показывал, как нужно трудиться.
Чинов и званий для него не существовало. Запрещал себя именовать государем — бомбардир, сын Михайлов. Где вы в истории еще найдете подобный пример? Я поставил памятники Петру во Франции, Англии, и везде их встречают на «ура».
— В Петербурге Церетели тоже водрузил семиметрового Петра, и говорят, что это только начало…
— «У меня приготовлено 30 подарков для Санкт-Петербурга». Эту фразу Церетели сказал мне жестко, и я понимаю, что он своего добьется. Так что ждите даров, готовьтесь.
«Руины» человека прекрасны
— Но ваше творчество — тоже «не для всех». Скелеты, носы…
— Человек — механизм, где все совершенно. Я много занимаюсь анатомией, которая считается шедевром рисунка и высшей эстетикой. И, как сказал Жан Кокто, смерть печется о красоте своих статуй. Мумии для меня, например, очень красивы. Я часто любуюсь руинами, как и многие пейзажисты. Считаю, что «руина» человека не менее прекрасна, чем начало жизни.
— «Россия — это не страна, а экспериментальная лаборатория Господа Бога». Вы не раз говорили, что вам нравится эта фраза Бердяева. Полагаете, она соответствует тому, что сегодня творится в искусстве?
— Первоочередной закон искусства — антипошлость. А сейчас Россия просто захлебывается пошлятиной.
В Советском Союзе ее тоже было много. Казалось, что пошлее уже некуда. Но это уравновешивалось талантом Марка Бернеса, Леонида Утесова — мы с Высоцким их очень юбили. Я не расстаюсь с записями Клавдии Шульженко. Мы слушали Галича, Окуджаву, Кима. Но когда я приехал сюда после изгнания, увидел, что человеческая пошлость и глупость безграничны.
То, чем сегодня кормят отечественного зрителя, даже не имеет названия. Вульгарность сочится с экранов. Интеллигенция обслуживает безграмотную шпану, ворье, имеющее деньги. Кто-то богатый говорит: моя девочка будет петь. И она поет на лучшей сцене, хотя у нее нет голоса, она не умеет держаться и еле попадает в «фанеру».
— Культуру, искусство полностью подмяла коммерция?
— Да, сегодня в историю войти проще, чем попасть на художественный рынок. Прибавьте сюда агрессивность художественной мафии, против которой я активно борюсь. Она залезает в кошельки новых русских, пытается управлять мозгами. Поэтому здесь постоянно происходят выставки, например, Энди Уорхолла, которым Запад перекормлен. Скажите, а какое отношение имеет Энди Уорхолл к Эрмитажу? Эта американизация меня настораживает. В дурном смысле слова, потому что в Америке много великого.
Родню не выбирают
— Вам 64, и вы живете просто, как солдат. К чему такой аскетизм?
— Нагрузки, которые я выношу, удивляют даже американцев, очень трудолюбивых по сравнению с французами. К еде я абсолютно равнодушен. Сплю несколько часов в сутки и приучил себя спать сидя, обычно в машинах или самолетах. Отдых для меня — признак избалованности. Думаю, что не каждый монах согласился бы на такую жизнь, которую я веду в течение многих лет.
— Прожив 28 лет в Америке, вы вернулись во Францию. Россия не входит в ваши планы?
— Теперь на родине чувствую себя иностранцем. Я ощущаю себя как пришелец и не вписываюсь в новое общество. Во-первых, оно начисто лишено подлинной демократичности, к которой я привык на Западе. Во-вторых, меня оскорбляют безудержное воровство, несправедливость, то, что происходит с детьми. Я чужой уже для отпрысков партийных боссов, которые по-прежнему сидят на руководящих местах и воруют так, как не воровали их отцы. Но родню не выбирают. Я принадлежу своей стране душой и сердцем и всегда буду ей служить. Это моя обязанность и любовь.
— Может быть, спасение в детях, о которых так заботится ваш фонд?
— Мы помогаем Колпинской колонии малолетних преступников, занимаемся с детьми с психическими отклонениями и аутизмом, организовываем выставки, концерты авангардной музыки. Недавно подвели итоги национальных этапов международного детского художественного конкурса UISAP. Его участниками стали ребята из 40 стран. Победители повезут свои работы в Лондон. Тема этого года — «Красота и противоречия: разные миры». Все дети чертовски талантливы! Когда я вижу, что делают эти не испорченные обществом ребята, во мне просыпается чувство телячьего восторга. Каждый из нас рождается где-то художником.
В ритме «Анно Домини» 
Татьяна Толстая: «Я - Плюшкин, не могу ничего выбросить» 
Ложь или невежество? Яков Гордин о том, почему возникает хаос в мозгах