- Обычно здесь делают спектакли очень быстро, два месяца, иногда месяц, - говорит Михаил. - Но я работаю уже более полутора лет, а времени, к сожалению, все равно не хватает. Чтобы создать серьезную вещь, нужно как минимум два года. Так что, думаю, после премьеры будут доработки.
- Вы говорили, что в Мариинском для ваших декораций маловата сцена.
- Я делаю не только декорации, но и костюмы, всю бутафорию вплоть до игрушек на елке. Размеры сцены, закулисья сковывают и меня, и тех людей, которые работают над оформлением, мы постоянно ведем переговоры, что и под каким углом обрезать, чтобы поместилось. Мариинский - это театр все-таки для домашних спектаклей.
- Вот как! А нам-то казалось - для державных, императорских...
- Здесь совсем не современная сцена, это не парижская "Бастилия" или нью-йоркский "Метрополитен".
- Недаром Гергиев настаивает на реконструкции! А какие у вас с маэстро взаимоотношения по работе?
- Валерий к "Щелкунчику" относится с болезненным интересом, потому что этот спектакль знаменит на Западе, важно не провалиться. Он много раз бывал у меня в Америке, рассматривал эскизы.
- Критиковал?
- У меня карт-бланш на работу, Гергиев доверяет. Наш спектакль - попытка возродить дух Гофмана, вывести "Щелкунчика" из состояния детского новогоднего утренника в ранг серьезных вещей. Меня увлекла идея создать новую концепцию, хотя поначалу предложение Гергиева воспринял в штыки. Наверное, я рассказывал эту историю, но повторю, потому что здесь не обошлось без мистики. Как-то дома, в Америке, перед тем как лечь спать - а я укладываюсь очень поздно, часов в семь утра, - включил телевизор и попал на нелепую голливудскую постановку "Щелкунчика". Подумал: если бы мне предложили поставить, наверное, застрелился бы. А в девять разбудил звонок Гергиева. И я услышал, что должен сделать "Щелкунчика"! Зарычал, что никогда этого не будет! Но Гергиев меня попросил прежде всего послушать его запись музыки. Это была великолепная трагическая симфония. Кроме того, Валерий сказал: "Ты ведь работаешь уже лет тридцать над Щелкунчиком, сам того не сознавая". Я действительно вырос на Гофмане, с юных лет его иллюстрировал.
...Почему-то иногда пишут, что это будет спектакль для взрослых. Не совсем так, в первую очередь думаю о детях. Их психология изменилась, уже не напугаешь плюшевыми мышками - ребенок сам тебя может испугать, вынув из кармана пистолет. У нас в Америке сейчас дети проходят в школу через металлоискатель, как в аэропорту, потому что очень много убийств, стреляют друг в друга, учителей. Хочу, чтобы детям было интересно и немножко страшно - они ведь обожают страшные сказки. В нашем спектакле Щелкунчик занимает главную роль, а обычно это очень смазанный образ - кукла, которая быстро превращается в Принца. Большое значение отводим также Дроссельмейеру, играть которого приглашен Антон Адасинский.
- Насколько в вашей жизни велика роль мистики?
- Вы в России, по-моему, помешаны на мистике. По радио объявляют, какой предстоит день. В магазине продавщица безобразно себя ведет, потом кричит: "Вы мне послали отрицательную эмоцию!" Для меня мистика - вся жизнь, от рождения до перехода в мир иной.
- А для меня мистика, что вы работаете в Питере после всех обид на чиновников, на варварское отношение к вашим памятникам.
- Да, памятник первостроителям распилили и унесли. Что-то с народом происходит. В юности я, как и все друзья, жил бедно, получал 28 рублей 50 копеек. На день покупал буханку хлеба, а работал грузчиком, не знаю, как выжил. Но в голову не приходило пойти на кладбище, спилить крест, отодрать латунную табличку. Город в таком безобразном состоянии, что я его не узнаю. Как-то забрел в дом, где прошла юность, это угол Загородного и Подольской - парадная разбита, двери выломаны. В квартиру не стал и подниматься. Коммуналка, как и была...
- Вы теперь до премьеры будете в Питере?
- Видимо, придется слетать домой в Америку, в мастерские, потому что работаю одновременно над несколькими проектами. Для Москвы готовлю памятник детям-жертвам пороков взрослых. Это заказ Лужкова. Памятник будет открыт в июне, а 16 мая должно быть открытие памятника в Лондоне на Темзе, посвященного Петру Первому.
- Петр Первый на реке... Возникает ассоциация с церетелиевским в Москве, рискну спросить ваше мнение.
- Скульптору рассуждать о коллеге сложно. Если скажу хорошо - подумают, что-то ему от Зураба Константиновича надо. Скажу плохо - значит завидую: Я-то делаю на Темзе небольшого Петра, по сравнению с церетелиевским величиной с горошину (улыбается). Церетели - уникальное явление, я его называю императором кича. Глазунова - королем, Шилова - герцогом.
- Памятники для Москвы, Лондона, а для Питера?
- К осени должен сделать памятник Анатолию Александровичу Собчаку. Это просьба Людмилы Нарусовой. Недавно был у Путина - отбирали фотографии.
- Как вы все успеваете-то?
- Прикрепляю ночь ко дню, и что-то получается. Часто не сплю сутками, потом иногда отсыпаюсь, но чаще мне вполне хватает четырех-пяти часов. Всегда так было. Когда работал такелажником в Эрмитаже, в 8 утра нужно было уже стоять с лопатой на снегу, при том что как художник я всегда работал ночью. Юность была суровая, но прекрасная (улыбается).
- Ваши эмоции по поводу нового века?
- Мы переходим в эпоху более страшных технологий и, я думаю, более страшных войн. Ничего радостного в душе не ощущается.
- Некоторые считают, что Россию ждет прекрасное будущее...
- Я верю в российский народ, его дух. Прожив уже 30 лет вне родины, объездив почти весь мир, могу сказать, что в этом народе есть что-то особенное.
- Вы себе противоречите. А как же дикость, разрушение памятников?
- Бывают периоды упадка, бывают - возрождения. И потом, кто-то пилит кресты, а кто-то создает произведения. Книги здесь замечательные печатаются, в этом плане идет настоящий ренессанс.
Пётр Семак: «Русские не умеют терпеть» 
Александр Галибин: «Жизнью правят суета и выгода» 
Шекспир - плохой автор? Олег Басилашвили о Ромео, режиссёрах и демократии 
Интерес арапа. Ирина Мазуркевич - об ухаживаниях Владимира Высоцкого 
В театре - как в жизни. Лев Додин отмечает 70-летний юбилей