Если куда-то спешишь и ловишь на улице частника, всегда рискуешь нарваться на водилу, которому денег не плати - дай с пассажиром поболтать. Вот и подвозивший автора армянин оказался на редкость разговорчив. Как всегда, о жизни, о машинах и дорогах, а дальше неожиданно поведал он историю, поверить в которую очень трудно, но водитель клялся и божился, что все это правда от первого до последнего слова.
"Дело было то ли в конце 70-х, то ли в начале 80-х. Я ведь тогда, считай, богатым человеком был. Работал, не поверишь, сапожником. Знаешь, те, что в ларечках по всему городу сидят. Раньше-то все мы одной конторе принадлежали. Был план сдавать столько-то выручки в неделю. А отрабатывали куда как больше - в итоге по 100-150 рублей в день зарабатывал. Народ у нас трудился со всего Союза, и сложилась такая интернациональная компания: я, украинец, молдаванин, грузин и один цыган. Из всех нас он выглядел самым замызганным. Вечно ходил в какой-то потертой рубашке, коротких брюках, башмаках насмерть сбитых, на голове дурацкая шляпа соломенная и вечная авоська под мышкой. Я ему сколько раз говорил - ты ж хорошо получаешь, не какой-то нищий, ну оденься по-человечески, а он только ухмылялся.
Каждую неделю мы нашей сапожнической братией собирались где-нибудь отдохнуть: посидеть, выпить, за жизнь поговорить. И вот как-то заседали мы в тогда еще новой гостинице "Ленинград". Попили водки, поели вкусно и решили еще пивка взять, чешского, тогда оно дефицитным было. Взяли упаковку, крышки свернули, хлебнули чуток и поняли - не идет. То есть не шлифуется водка. Ну не идет - так и не надо, бог с ним, с пивом. И уже собрались дальше идти гулять в Петропавловку. Но тут наш цыган возмутился: как это хорошее пиво так просто оставить? Как ни уговаривали, успокоиться не мог, в итоге взял и пробки обратно на бутылки надел и сложил в авоську. Дело было летом, жара стояла страшная. Идем мы по аллее в крепости, вокруг туристы с фотоаппаратами, а товарищ наш все авоську поправляет, бутылки звякают. В общем, дотряс он это пиво, по жаре полезло оно прочь из бутылок. Перепугался он страшно и бросил свою авоську на газон, а там все шипит, пенится, со стороны и не понять, то ли бомба, то ли что. Тут, конечно, милиция появилась, побрали нас за нарушение общественного порядка. Что делать, пришлось раскошелиться, чтобы не долго нас держали. Вышли на свободу, настроения, понятно, уже никакого, цыгана глаза б не видали. А он и сам виновато смотрит и говорит: "Я вас, ребята, подвел, так теперь приглашаю к себе в гости". Поймал машину и повез на Васильевский остров.
Жил он, как оказалось, в помещении бывшей котельной. Но это мы позже узнали, а приехали на место, зашли за ним во двор и вдруг видим - мальчишка к нам бежит лет двенадцати: кудри черные аккуратно причесаны, рубашка белая, аж глаза слепит, брюки наглаженные, весь такой красивый и чистый до неприличия. "Здравствуй, папа", - говорит он нашему цыгану. Мы немеем, а приятель тем временем достает из кармана пачку денег и говорит сыну:
- Беги в магазин да купи коньяку и фруктов, видишь, друзья ко мне пришли.
- А сколько коньяка брать? - спрашивает сынок.
- Ну ты ж не маленький, сосчитай нас да и возьми столько, сколько нужно, - говорит цыган и нас к себе приглашает.
Заходим за дверь, а там темень - хоть глаза выколи. Но тут какая-то женщина с подсвечником появилась, смотрим, а все коврами устлано, и пол, и стены. Вот по этим коврам и повели нас, обалдевших, сначала на кухню. Приходим - опять двадцать пять: обстановка дорогущая, мебель дефицитная, но загажено все донельзя - чистого места не найти. И тут же в люльке младенец болтается.
Только сели, та женщина, что с подсвечником была, начинает цыгану что-то выговаривать на своем языке. Начали они друг на друга кричать, и приятель наш как размахнется, да оплеуху ей залепил. Она в слезы и убежала. Спустя минуту из-за двери появляется другая женщина, постарше, и начинает уже по-русски ему выговаривать, дескать, как он мог при сыне, хоть и младенце, его мать бить. Товарищ наш снова взметнулся и себя проклинать начал, мол, что да как я смел, подлец и негодяй, и кровью все это только искупить можно. Хвать со стола нож и в грудь себе направляет. Мы до этого момента молча на все это смотрели, но тут вскочили, на руках у него повисли. Говорим, негоже это - гостей позвал, а сам себя резать собираешься, вот уйдем - делай что хочешь. "Ладно, - говорит, - но перед сыном повиниться надо". Достает из кармана еще одну пачку денег да и младенцу в люльку под голову засовывает. Тут коньяк сынок принес, посидели мы, выпили по первой, и повел нас хозяин допивать в другую комнату. Там опять только свечи горят, и все в коврах. А в углу этой комнаты сидят восемь старух цыганских. И едва мы там на ковры сели, как взяли они гитары да запели. Слушай, как они пели, словами не передать, голоса чистые, песни задушевные. Я ведь, когда ехали, все хотел как-нибудь смотаться, совсем не было желания в гости идти, а тут просто и о времени забыл: свечи, коньяк и эти старухи поющие.
Ушли мы ближе к ночи, и все казалось, что не наяву это видел, а во сне. С тех пор я к цыганам по-другому относиться стал - загадочный они народ и по одежке их встречать не след".
По порядку... обсчитают