Продолжение. Начало в NN 24-28, 30, 32, 34, 36-52 2002 г.
Здесь, в двух шагах от Невы, за домом, где сейчас обычный детский сад (7-линия, 20), сто лет назад сходились те, кто составит славу русской литературы: Блок и Гиппиус, Бальмонт и Брюсов, Куприн и Зайцев, Кузмин и Вячеслав Иванов. А также те, кто тогда был бесконечно известнее их. Непредставимо, но даже Блока, выпустившего уже книгу стихов, более "солидные" тогда поэты Шуф, Венцель, Уманов-Каплуновский, Соколов, Рафалович, Мейснер, Коринфский - и сколько их еще! - снисходительно величали "сумасбродным декадентом" и наотрез не хотели принимать в свой круг. Вот какие кульбиты выкидывает порой капризная слава!
Кто же жил здесь? У кого поэты читали стихи и грызли антоновские яблоки? Так вот в этом двухэтажном здании находилось когда-то Андреевское народное училище, где 8 лет прослужил, занимая казенную квартиру, крупнейший поэт ХХ века Тетерников, известный как Федор Сологуб. Псевдоним, кстати, придумал поэт Минский, изобрел "наскоро", как пишет Гиппиус, "по неудачной ассоциации". Сологуб к этому времени не только закончил Учительский институт (13-я линия, 28), где его при выпуске в последний раз выпороли "за пьянку", но и успел поработать учителем. Теперь был инспектором и, несмотря на стихи, сторонником таки порки учеников. Не поверите, но он то ли в шутку, то ли всерьез захочет скоро публично выпороть ту, которая вот-вот станет его женой...
Все в нем было странным и противоречивым. Тонкий поэт и... автор учебника по геометрии, радушный хозяин и... "кирпич в сюртуке", как прозвал его Василий Розанов. Наконец, человек, написавший бессмертный роман "Мелкий бес", в котором высмеял мещанство, и сам, во всяком случае в этом доме, просто "купавшийся" в мещанстве.
Дом его вспоминают многие. Визжавшую, например, входную дверь, которая закрывалась блоком - "в конце веревки ездила вверх и вниз бутылка с песком". Обои в цветочек, фикусы, мебель в чехлах, это запомнил Добужинский. Борис Зайцев, наезжавший из Москвы, пишет о лампадках, кисловато-сладком запахе и "тусклой хозяйке" дома. Да, поэт жил здесь с сестрой, "пожилой девушкой", смеялась Зинаида Гиппиус. "Плоскогрудой, чахоточной старой девой, - резала Надежда Тэффи, но подчеркивала: - брата обожала и побаивалась, говорила о нем шепотом". Сестра зарабатывала шитьем. Секретничала с Тэффи: "Хотелось как-нибудь проехаться на империяле, да "мой" не позволяет... Для дамы неприлично". Увы, после смерти сестры все в жизни поэта (и представления, кстати, "о дамских приличиях") изменится...
Хозяином Сологуб был приветливым, ходил вокруг стола и потчевал: "Вот это яблочко коробовка, а там анисовка... А это пастила рябиновая". Смущал, правда, "загробный голос" его, когда приговаривал: "Кушайте, господа! Прошу вас, кушайте!". Тэффи писала: "Он никогда не смеялся". Говорила, что он переделал (фактически украл) ее стих "Пчелка". Когда упрекнула его, услышала: "Это нехорошо тому, у кого берут, и недурно тому, кто берет"... А еще он никогда не говорил о житейском. Впрочем, и не о житейском говорил мало. Когда на "башне" у Иванова, после чтения Брюсовым стихов о "тайнах загробного мира", его спросят: "Ну а вы... почему не скажете своего мнения? Ведь какая тема - загробный мир", Сологуб отрежет: "Не имею опыта"... Через 15 лет, когда его жена бросится с моста, тема эта, увы, станет ему ближе. Он математическим путем решит высчитать - есть ли жизнь "там", встретит ли он еще свою "Настичку"?
Говорят, познакомился с ней в ресторане на Невском. Осенью 1908-го поэты увлеклись каламбурами, и Сологуб предложил создать общество каламбуристов. В отцы-основатели пригласил Блока, Эрберга, Чулкова. "Как-то утром, - вспоминал Чулков, - Сологуб объявил, что необходимо "каламбуристам" сняться у знаменитого фотографа Здобнова". Снялись и отправились на Невский завтракать. Потом в другой ресторан, но - обедать, куда пригласили уже и дам, в том числе Анастасию Чеботаревскую. В тот вечер и определилась судьба молодоженов, считает Чулков. По другой, не столь романтичной, но более правдивой версии, это случилось раньше. Чеботаревская, готовя справочник о писателях, просила заполнить анкету и Сологуба. Так и познакомились... Впрочем, Невский сыграл-таки роль в женитьбе его. Здесь, в кафе "Квисисана" (Невский, 46), загуляли однажды Сологуб, Блок, Чеботаревская, Вилькина, Чулков и какая-то проститутка. "Новая подруга Блока", скажет Чулков. На нее и "заманили" поэтессу Вилькину, которую та и хотела видеть, и опасалась. Она и впрямь не решалась сначала коснуться ее стакана - боялась заразы, а потом, напротив, начала целовать, влюбилась в нее. Навеселе двинулись в меблирашки. Там Вилькина упала на большую кровать и закричала: "Я лежала на этой кровати. Засвидетельствуйте, что я лежала". "Затем нас разделили, - вспоминал Чулков. - Сологуб потребовал: чтобы получить долг Чеботаревской, он должен был ее высечь. Мы с Вилькиной бежали в ужасе от этого разврата: Но все так и осталось неизвестным". По сей день, кстати, неизвестно: был ли долг, состоялась ли экзекуция, или все это - лишь шутка загулявшего поэта.
...Известно другое. Почти сразу они стали встречаться постоянно. И, представьте, в соседнем с "Квисисаной" доме, в "Кафе де Франс". В письме от 3 июля 1908-го поэт напоминает ей: "где мы пили оршад" и называет ее Анастасией Николаевной. А уже в следующем послании анахорет, "кирпич в сюртуке", величает ее "милая Настичка", закругляет письмо уж и вовсе легкомысленно: "Целую все и еще что-нибудь"... Да, перевернулась его жизнь с "Настичкой"... Как перевернулась - об этом у другого дома поэта.
(Продолжение следует)
Герой нашего детства.«Был он самым лучшим другом всех ребят со всех дворов» 
Вероника Линтроп: «Мы не можем жить без полета, который нам дают стихи»