Появление Глеба Богомолова на вернисажах обычно вызывает трепет у публики, почтительно шепчущей: "Живой классик". Художник же, несомненно понимающий, что принадлежит к лидерам современного искусства Петербурга, остается совершенно чужд мании величия. Вот и договориться об интервью удалось без проблем. В его квартире, из окон которой видны только небо и крыши, все время чувствуешь, что на тебя смотрит кто-то еще, кроме хозяина. И находишь причину странного ощущения чьего-то таинственного присутствия: картины! Огромные богомоловские полотна производят впечатление живых существ, которые, кажется, внимательно тебя изучают... Художник, отметивший свое семидесятилетие, готовится к персональной выставке в Русском музее.
Искусство - неизбежно!
- Глеб, нужно ли искусство (речь не о массовом) современному человеку?
- Мы живем в мире, где уже построены дома, вырублены леса, создана какая-то социальная конструкция. Это - объективная реальность, и, в общем-то, деться от нее мы никуда не можем. Мы живем в этом, как рыбы в воде. Искусство - массовое ли, элитарное ли (хотя это разделение достаточно условно) - тоже часть объективной реальности. Оно существует. И если кто-то говорит, что совершенно не интересуется искусством, это чушь. Он все равно так или иначе с ним соприкасается, живя в этом мире. Искусство - просто неизбежный элемент нашего существования.
- Будучи ребенком, вы пережили блокаду Ленинграда. Многие блокадники говорят, что город был и останется навсегда для них Ленинградом. А для вас?
- Абсолютно однозначно: Петербург. Потому что не может город носить имя человека, сыгравшего столь зловещую роль в истории нашей страны.
- Повлияла ли война на вас как на человека, художника?
- Я написал свою первую картину маслом в 1941-м, когда мне было семь лет. Мой папа, моряк, встретил начало войны в Таллинском порту. Немцы бомбили, обстреливали советские корабли. Тот корабль, на котором служил отец, уцелел и пришел в Ленинград, остановившись у моста Лейтенанта Шмидта. А мы жили неподалеку, на Васильевском, на 9-й линии. Отец ненадолго прибежал домой и два часа рассказывал о пережитом. Меня все это поразило. На следующее утро я взял фанерку от посылочного ящика и все, что возникло в моем воображении, изобразил масляными красками. Потом написал этот пылающий ад, отражающийся в черной воде, второй раз. Но психологически мне чего-то не хватало в этих работах. Тогда я написал нечто абстрактно-экспрессионистическое.
Мы, мальчишки, не испытывали особого страха перед снарядами и бомбами, порой завороженно наблюдая за танцем горящих осколков. Как-то раз я шел из школы, и начался обстрел. Я осознавал, что надо уйти в переулок, там будет безопаснее, но не ушел, потому что подумал, что на набережной будет интереснее. И снаряд упал именно в "безопасный" переулок. Уже после войны, в 47-м году, в Царском Селе в Федоровском соборе среди битых кирпичей, продырявленных касок и прочих следов войны я нашел тельняшку, изрешеченную пулями, в засохшей крови... И я вдруг с поразительной ясностью осознал, что внутри нее был человек, ощутил реальность происшедшей трагедии. Потом, много лет спустя, из этого впечатления родилась моя серия "Плащаницы". Оно отразилось в серии "Мишени", "Мафории"... Дыры, как след трагедий, страданий, до сих пор остаются важной для меня темой и присутствуют во многих моих работах.
- Вы как-то сказали: "Одной из главных идей, побуждающих меня к живописи, является идея, что мир устроен несколько не так, как мы это обычно представляем.." У вас существует особая концепция мироустройства?
- Никакой собственной концепции мироздания у меня нет. Но есть понимание, что люди в большинстве своем находятся в плену каких-то устойчивых представлений о мире и полагают их единственно правильными. Не пытаясь усомниться...
В политику пока не вникаю
- Должен ли современный художник быть хорошо образованным человеком?
- Сложный вопрос. Часто дураки неграмотные интуитивно постигают какие-то вещи, понимание которых ускользает от человека, обремененного знаниями. Отвечу так: очень хорошо все узнать и понять. И все забыть!
- Всегда существовала оппозиция: художник-власть. Значит ли что-нибудь власть и политический режим для вас сегодня?
- Все зависит от давления, которое власть оказывает на человека. Когда покушаются на твою личную свободу, на свободу творчества, миропонимания, ты не можешь не бороться. Сейчас же можно сказать, что мы живем в сравнительно свободной стране. И у меня нет особого желания вникать в политику.
- Вы начинали как нонконформист, художник, противостоящий официальному искусству. Нынче из бунтаря и ниспровергателя основ превратились в художника, которого часто именуют классиком. Что вы лично понимаете под авангардом и классикой?
- Развитие искусства - непрерывно. И вершины того, что когда-то было авангардом, становятся классикой.
- Вы всегда очень элегантны. Интересуетесь ли модой?
- Я думаю, что у меня существует некий баланс между материальным и нематериальным. Был в Петербурге такой художник - Лисунов, легендарная личность. Его появления на вернисажах были всегда эффектны. Он приходил в роскошной шубе, в шляпе... Сама выставка его не очень интересовала, он показывал себя. Это игра, которой я чужд. Но, признаюсь, все-таки люблю красивую одежду. До сих пор, например, вспоминаю пальто, которое я не купил в Дании: длиннющее, черное, на темно-зеленой подкладке. Жена уговаривала меня купить, я отказывался, мотивируя, что у меня и без этого пальто достаточно. Она сказала: "Но ведь такое ты больше никогда не встретишь!" Так и оказалось.
Возможно ли слиться с любимым и деньгами? 
«Вера, семья и отечество». Вот «национальная идея» Василия Голубева 
Застывший интеллигент. Валерий Попов о том, зачем «сокрушать идолов» 
Отпечаток личности автора. Маринина о популярности и работе в удовольствие 
Андрей Арьев: «Нормой художественной жизни становится своеволие»