Горнолыжный комплекс "Туутари-Парк" на Кирхгофе набирает популярность. А вот у вдовы пастора Виктора Головина на этой горе - мама и другие родственники. Лыжники катаются на старом ингерманландском кладбище.
Бабушкины рубли
Супруги Головины несколько лет обивали пороги, выпрашивая разрешение на открытие церкви. В 1977 году им дали кирху в Пушкине, это была первая послевоенная лютеранская кирха в городе и области. Ее восстанавливали на "бабушкины рубли" - старушки гордо несли пенсию в церковь. Помогала мужу и Ольга - они развозили по деревням гуманитарную помощь, принимали причастие. Когда на приходской машине, а когда и пешком. Из-за кирхи они не уехали в Финляндию, хотя их звали, - не на кого было оставить приход.
Они слишком долго возвращались домой, чтобы оставить свой дом.
-Я похоронила Виктора у руин кирхи в деревне Малые Горки. Это его родина. Там его предки, там и мне местечко оставлено. Мои-то, кто был похоронен до войны, лежат в Туутари. Там ведь на лыжах катаются с фундамента кирхи, которая была видна из окна нашего дома. Ее разобрали на кирпич в 1946 году. Но до сих пор вокруг кресты, кресты:
В это сейчас трудно поверить, но еще в 30-е годы Ленинград был окружен кольцом деревень, где дети не знали ни слова по-русски. Взрослые ингерманландцы по-русски говорили, поскольку им надо было работать и общаться с начальством, среди которого финнов было мало, а дети ходили в финские школы и не испытывали никакой потребности переходить на чужой язык. Oльга из деревни Вайникка тоже не знала русского языка. Как и ее старший брат Вильо.
Ольга Кристьяновна до сих пор сохранила мягкий ингерманландский акцент. Язык наших финнов отличается от языка населения Финляндии, он считается диалектом, на нем не пишут и все реже говорят. Пик интереса к своему народу и языку уже миновал. Если потомки ингерманландцев и учат язык, то финский "нормальный". В 90-е годы, когда появилась возможность уехать в Финляндию, многие уехали.
Смерть семьи
- Брат показывал: вот здесь стоял наш дом. Теперь это окраина Южного кладбища. Нашу деревню на Волхонке и многие соседние снесли в 1940 году. Приказали переселиться в Горелово, строиться на свои деньги. А много ли денег в семье, где работает только отец, а детей четверо. Не успели обжиться - война. Мама должна была родить, но у нас ночевали люди, рывшие окопы. И мама пошла рожать в хлев, как Мария. Братик прожил недолго - еды уже не было. Ели дохлых телят, лошадиные шкуры. Немцы нас выгнали из дому, мы скитались по чужим углам. Родители пошли на поле собрать мерзлой капусты, хотя это было запрещено, их поймали, маму отпустили, а отца били и морили голодом в комендатуре. Перед Рождеством 1941 года он умер.
Сколько лет прошло, а Ольга Кристьяновна плачет, вспоминая, как умирала ее семья. Навечно заснул маленький Валтер, не дождавшись супа из гнилой хряпы. Мама Ева пошла искать какой-нибудь еды и умерла на дороге. Дома одна оставалась сестренка Лиля - ее тоже нашли мертвой.
- Где моя семья - не знаю. Говорят, всех свезли в Горелово на старое кладбище, теперь там не хоронят, а где именно они лежат - неизвестно. Мы с Вильо к тому времени решили пробираться в Эстонию. Говорили, что там есть еда. Надели холщовые сумки и пошли. В январе шли по дороге, просились в дома переночевать и покушать. Переночевать пускали, кушать не было почти ни у кого. Мне исполнилось 12 лет, Вильо - 13 с половиной. Мы ведь были дважды сироты: наша родная мама умерла в 24 года, Ева была мачехой нам.
После долгих мытарств дети оказались в Клооге. В этой эстонской деревне были лагеря - и для евреев, и для коммунистов, и для ингерманландцев. Ингерманландцев фашисты не сжигали в печах, но относились к ним ужасно.
Книги - в огонь
- Я до сих пор вздрагиваю, когда при мне мужчины говорят по-немецки. Никогда не забуду - немец бьет меня палкой и кричит: "Арбайтен!" Эстонские крестьяне пытались нас подкармливать, но если фашисты замечали - наказывали. В 1943 году нас всех увезли в Финляндию и расселили по хуторам, где нужны были батраки. Потом разрешили вернуться - обещали, что домой. Но уже в Выборге советский офицер сказал: "Все финские книги, включая Библию, - в огонь. Ленинграда вам не видать как своих ушей".
Их привезли на Псковщину под Порхов, поселили в нищей деревне. Спали на полу - в каждом доме жило по несколько семей. Еды не было никакой. И хотя деревенские очень хорошо отнеслись к ингерманландцам, они ничем не могли помочь им. Стали менять на станции вещи, привезенные из Финляндии. Потом вещи кончились. Кончилась и война, но по-прежнему нельзя было вернуться на родину. И Ольга с Вильо снова пошли в Эстонию - на заработки. Ольга три года работала у мельника Кристиана Томберга и его жены Эльзы. Они были бездетны и удочерили Ольгу. Иначе ей пришлось бы уехать из Эстонии - финнам запретили там жить.
- 25 марта 1949 года вышел приказ о раскулачивании Прибалтики. Томбергов и меня отправили в Красноярский край. "Кулаками" набили целый состав и месяц таскали по Сибири. В ссылке целый год я работала от зари до зари - родители были уже старые, я стала кормильцем семьи. Мой брат, которому удалось уехать в Петрозаводск, написал четыре письма Сталину! И меня освободили. Томберги плакали, но велели мне уезжать, не губить свою жизнь. Вскоре они оба умерли. Так я дважды потеряла отца и трижды - мать.
Ольга приехала к брату в Петрозаводск, потом вышла замуж за ингерманландца с русской фамилией - Виктор Головин был из семьи, усыновленной русским крестьянином. Стала, как и муж, работать в ателье в Красном Селе, выучилась на закройщицу. Родилось двое детей. Но муж был закройщиком только по будням - в праздники он служил в кирхе. А став пенсионерами, они полностью отдали себя церкви. Только мало народу туда ходит. Старики умерли, молодым это неинтересно. Молодые катаются с горы Кирхгоф, где лежит такая же молодая, как они, Мария Вайникка, родная мама седой пасторши.
Целинный интернационал 
Не только Мёртвое море. Что посмотреть в Израиле 
Ничем не выделяются. Как живут родственники премьер-министра