Эдуард Кочергин: «Мы побывали в мясорубке и ожесточились»

«Память глаз»

- "АиФ": Эдуард Степанович, ваша книга автобиографична. Она рассказывает историю, которая в наше время кажется невероятной - о том, как восьмилетний ребенок сбежал из сибирского детдома и шесть лет добирался в Питер. История началась в августе 1945-го и закончилась в январе 1952-го…

- Эдуард КОЧЕРГИН: Вы говорите «невероятно», но таких, как я, были тысячи. Бежали из детдомов, возвращались домой теплушками, поездами, висели, прятались под вагонами, в «собачиьх ящиках». Это было время перемещения народов: фронтовики двигались с запада на восток, эвакуированные - с востока на запад. Любая станция - как муравьиная куча, поезда брали штурмом. Сейчас забыли всё это! Забыли, что в 1947, 1949 годах был в стране голод, огромное количество нищих. А сколько калек, безруких-безногих, обрубков… Если сейчас показать эту толпу, вы умом сдвинетесь, вам покажется, что это нереально. А для нас это была жизнь.

- "АиФ": Как вы - совсем маленьким - решились на побег?

- Э.К.: Тогда я не считал себя маленьким! У нас было другое понятие о возрасте, мы же не у мамы за пазухой росли. Я никогда не имел игрушек, не знал, что это такое. Недоиграл, поэтому пошёл играть в театр (смеется).

- "АиФ": Шесть лет странствия стали школой жизни или потерянным временем?

- Э.К.: Это мощная школа! Я вот в лесу не пропаду: сложу костёр, сплету непромокаемый шалаш, да и улитки - хорошая еда… Жизнь деревни узнал - кошу косой, могу лошадь запрячь. У одного китайца-художника учился пользоваться красками, тушью, лаком. Когда попал к ворам, которые работали в поездах, они по восемь-десять часов занимались моей подготовкой: заставляли бегать, приседать, отжиматься, складываться в утробную позу, выработали мгновенную реакцию на удар. И потом в жизни меня не успевали бить - я упреждал. Умею падать - если поскользнусь, сразу складываюсь, руки-ноги не ломаю.

- "АиФ": А что вас удержало, чтобы не пойти по скользкой дорожке?

- Э.К.: С ворами я бы никогда не остался, потому что хотел вернуться в Ленинград. И спасло меня ремесло. Оно везде, во всех классах уважается. Я умел делать хорошую татуировку, без боли и с рисунком, которым можно гордиться. Хорошо рисовал «цветухи» - карты. Их было тогда не купить, а я их делал качественно. Вот меня по голове и не стучали.

- "АиФ": Вы бежали в Ленинград, но ведь репрессированного отца уже не было в живых, мать сидела в лагере как «враг народа», вы не знали адреса…

- Э.К.: «Матка Броня», Питер - что-то такое было в голове, хотя и с родными, и с городом расстался года в четыре. В 1952 году в январе меня привезли в Ленинград из эстонской колонии, в которой я к тому времени оказался. Да прямо с вокзала - на Дворцовую площадь. Она когда-то называлась площадь Урицкого. Я обалдел, потому что никогда не видел в городах таких огромных пространств. В НКВД, который был в Главном штабе, мы и встретились с матушкой.

Лишённые веры

- "АиФ": Некоторые критики считают, что книга - несовременна. Но, по-моему, в нашей стране выживание в экстремальных обстоятельствах - вечная тема.

- Э.К.: Да, современная ситуация тоже не идеальная в житухе. Но если сравнить то время с нашим, то интересный парадокс: несмотря на то, что ведомство, к которому мы относились - НКВД - такое крутое, всё-таки оно давало крышу беспризорникам, постель, еду. А сейчас что? Пацаньё брошено на улицу, в России - съезд педофилов со всех стран, жуткие слухи о том, что детей режут на органы. Происходят дикие вещи, о которых я в своём «нехорошем» детстве не слышал.

- "АиФ": Всё-таки, больше хороших людей встречалось или плохих?

- Э.К.: Хороших, может быть, меньше, но они сильнее запоминались. Такое замечательное устройство памяти.

В жизни много жестокости. Мне кажется, потому, что у народа была отнята религия, которая держала моральную сторону. И ещё: ничего ведь даром не проходит - первая мировая война, революция, жуткая гражданская, коллективизация, страшный 37-й год, снова война. В такой мясорубке побывал народ! Естественно, он ожесточился. В русской литературе, у наших великих писателей, такого ожесточения у людей ведь нет.

- "АиФ": У классиков не встретишь и такого языка, каким написана ваша книга: много блатного жаргона, фени.

- Э.К.: Это язык того времени, есть замечательные слова, которые грех выбрасывать. Феня перешла в официальный язык, начиная с 20-х годов - все вожди ведь сидели в тюрьмах. Феня стала языком совдепии. Да и сейчас и в газетах, и в официальном языке - куча фени. В книге есть областные выражения - я прошел Сибирь, Урал, Север, Прибалтику, и когда стал писать, они всплыли из подсознания. До сих пор по говору узнаю, откуда человек. А какие частушки слышал!

Нас побить, побить хотели

На высокой на горе.

Не на тех вы нарвалися,

Мы и спим на топоре.

Ни у одного народа нет такой философии, она абсолютно сюрреалистична, потому что такая фантастическая жизнь. Многие, читая мою книжку, тоже не верят: такого быть не могло. Да хуже было! Я не писал жутких вещей, которые происходили на моих глазах, чтобы не пугать. А что творилось в женских лагерях! Мать рассказывала очень помалу и редко. Это страшные рассказы, это нельзя записывать - мир перевернется.

Мы - люмпены?

- "АиФ": Если у России такое прошлое, то каким вам видится будущее?

- Э.К.: Сейчас трудно понять. Потому что до революции в России было классовое общество. Самое жуткое, что сделала революция, - разрушила его. Была культура дворянская, крестьянская, купеческая, мещанская… Все классы имели свою культуру, философию, внутренние законы, которые их держали и организовывали. В этих условиях формировались интересные люди, о которых и писала русская литература. Мы - бесклассовое общество, люмпены, а это всегда страшно.

- "АиФ": Вы всю жизнь работаете с молодёжью: преподавали в Академии художеств, сейчас - в Театральной академии. Студенты-то вселяют надежду?

- Э.К.: Когда - ещё в советское время - начал преподавать, видел интерес, энтузиазм. А после перестройки на протяжении 20 лет было ощущение, что это ребята, из которых выкачана кровь. Они сами говорили: «Мы потерянное поколение». Сейчас, вроде, появляются личности, которым интересно жить и работать для искусства.

Смотрите также:

• На чём растут наши дети? Николай Харлампиев о юбилее журнала «Костер» →
• Скульптор Альберт Чаркин: «Духовное должно побеждать материальное» →
• Эдвард Радзинский: «Новые слова мы поем на старую мелодию» →