В ней, например, любил гостить Сергей Довлатов, в нее иногда заглядывал Булат Окуджава. Причиной появления этой чудесной страны стал поэт Владимир Уфлянд, человек, с которым связано множество современных литературных легенд. В январе этого года он отпраздновал свой семидесятилетний юбилей.
Война и Сталин
— Часть вашего детства прошла не в Петербурге?
— Моя мама работала инженером на Обуховском заводе и в августе 1941 года уехала вместе с заводом и со мной на Урал. Мне тогда было четыре года. Я хорошо помню теплушку, вагон, в котором мы ехали через всю Россию. Мы сидели на самодельных полках, и по.среди вагона горел костер, на котором что-то готовили. Но летом 1944 года мы уже вернулись в Ленинград и стали жить в доме на Ивановской улице, откуда во время войны была видна линия обороны. А в 1949 году моя семья переехала в центр, на улицу Рылеева, и я стал учиться в школе напротив дома Мурузи, где жил Иосиф Бродский.
— Тогда вы с ним и познакомились?
— Нет, это случилось позже. Он был младше меня на целых три года, я с такими маленькими тогда не разговаривал. С Бродским меня познакомили в конце пятидесятых, когда я уже в армии отслужил. Женя Рейн пригласил меня на его чтение, это был первый большой вечер Бродского. Он читал не очень внятно, кроме того, еще и пел, но все равно были видны талант и сила. После чтения Рейн спросил меня: «Ну, как тебе?». А я ответил: «Ты знаешь, я ни одного слова не понял, понял лишь, что это гениально».
— Два известных поэта Михаил Еремин и Леонид Виноградов были вашими одноклассниками. Это магия места или заслуга учителей?
— Школа была самая обычная. Учительница литературы до конца десятого класса долбила по учебнику и по хрестоматии. А в конце обучения она принесла в класс переписанные от руки тетрадки и стала читать нам оттуда стихи Ахматовой, Северянина. Мы говорим, дескать, а что же вы до этого нам мозги-то пудрили? Она ответила, мол, до этого нельзя было. Со смерти Сталина тогда прошел год, и она наконец поняла, что стало свободнее.
После десятого класса Миша Еремин поступил на филфак Университета, а Леня Виноградов — на юридический. Я никуда не поступал, но начал ходить на филологический факультет в литобъединение, которое вел Леонид Хаустов. Там я познакомился с Рейном и Андреем Битовым.
Петр Вайль и Саша Генис написали обо мне статью, где обозвали «лирическим абсурдистом». А я просто ходил в «филологическую школу», где Хаустов учил нас писать как можно правдивее. Но чем больше у меня на правду походило, тем больше абсурда появлялось. Ведь мы жили и живем в стране абсурда.
Выставка в Эрмитаже
— Довлатов о вас писал так: «Я об Уфлянде слышал давно. С пятьдесят восьмого года. И все, что слышал, казалось невероятным. Уфлянд (вес 52 кг) избил нескольких милиционеров… Уфлянд разрушил капитальную стену и вмонтировал туда холодильник… Дрессирует аквариумных рыб… Работает в географическом музее… экспонатом… Экспонирует свои рисунки в Эрмитаже…» Это правда?
— Действительно, в Эрмитаже в 1964 году была наша выставка, которая длилась всего два дня: 31 марта ее открыли, а 1 апреля закрыли. Называлась она «Выставка рабочих Эрмитажа». Из-за нее потом сняли директора Эрмитажа Артамонова. Хотя его, бедного, в то время даже не было в городе, он уезжал в археологическую экспедицию. В Эрмитаже есть галерея Растрелли, тогда она представляла собой некий хламовник, где стояли деревянные щиты для передвижных экспозиций. И мы решили устроить там самостийную выставку рабочих Эрмитажа. А рабочими тогда были Миша Шемякин, Володя Овчинников… Сделали 600 билетов. 31 марта в Эрмитаж пришел народ и спрашивает: «Где тут у вас выставка рабочих?» А на входе говорят: «Ничего не знаем, что за выставка, откуда?». Тем не менее на открытие собралась целая толпа.
— В Эрмитаж вы пришли после Университета?
Истфак я не закончил из-за избиения милиционеров 31 декабря 1959 года. История обычная и в то же время абсурдная. Мы пришли в пивной бар большой компанией, с моей мамой, братом, друзьями. Все прошли в зал, а мы с приятелем сели в крутящиеся кресла и стали соревноваться, тем временем в зале кто-то опрокинул столик, разбил посуду и скрылся. А мой брат и мама находились рядом. И официанты их задержали: дескать, пока не заплатите за посуду, не уйдете. Когда пришла милиция, мой брат уже заплатил.
Милиция спрашивает: «Кого забирать? Если никого не дадите забрать, мы к вам больше никогда по вызову не придем». Тогда официанты и говорят: «Ну, берите тех двоих, что крутились в креслах».
Нас отвезли в отделение, стали избивать. Ну, мы ответили, как могли. В итоге нас упаковали в смирительные рубашки, руки привязали к ногам и в виде таких баранок перенесли в камеру. Потом четыре месяца велось следствие. И формулировка на суде была такая, что я один избил 12 милиционеров. Это даже лестно: ведь самый маленький был раза в два выше меня. К счастью, адвокат смог доказать, что милиционер ударил меня первым.
А прокурор сказала мне на прощанье: «Я не могу своей юбкой прикрыть всю ленинградскую милицию». И вот меня выпустили, я возвращаюсь из «Крестов», иду по Литейному и возле «Большого дома» вдруг начинаю смеяться. Меня милиционер останавливает, мол, чего смеетесь, где ваши документы. Я ему показываю справку об освобождении. Он посмотрел на меня сурово и сказал: «Идите и больше никогда не смейтесь». Я, к счастью, его не послушался.
А из института выгнали за неявку к экзаменам: справка из тюрьмы, увы, не больничный лист, не подействовала.
Застой и перестройка
— Был в вашей биографии и журнал «Костер»…
— Да, я работал в журнале «Костер», но не как автор стихов, а как художник и автор головоломок. Каждый месяц я должен был рисовать страничку головоломок. Правда, два стихотворения они напечатали.
Долго работал и на «Ленфильме», в отделе дубляжа. Дубляж одного индийского фильма приносил столько дохода, что окупал всю продукцию «Ленфильма» за год. Я делал перевод, литобработку, причем так, чтобы текст был эквивалентен артикуляции. Бельмондо в «Великолепном» произносит переведенные мной слова.
А стихи писались в стол, их перепечатывали в самиздате. В журналы я их не посылал.
— Их знали не только по перепечаткам, но и в «устной традиции». Иосиф Бродский на одном из вечеров не стал читать свои стихи, а наизусть прочел несколько ваших.
— А Костя Кузьминский, который знал вообще все стихи наизусть, первую книгу Иосифа опубликовал целиком по своей памяти. Моя первая книга также вышла за границей, в издательстве «Ардис» в 1977 году. У меня есть уникальный авторский экземпляр. Одна американская студентка везла ее мне из-за границы, ей сказали, что на границе могут обыскивать, и она запихнула книгу под ремень. А когда действительно учинили досмотр, сильно вспотела. Так на обложке отпечатались следы — с одной стороны пряжка, складки одежды, с другой — следы пота.
— Вас преследовал КГБ?
— Не очень. Когда Александр Гинсбург выпустил первый том своего «Синтаксиса», меня, как и всех остальных, вызывали и допрашивали. Спросили: «Что вы хотели сказать своим стихотворением про Климентия Ефремовича Ворошилова?» Я ответил, что хотел выразить свое хорошее отношение к бывшему председателю Верховного Совета СССР. А Сашу Гинсбурга не смогли посадить за антисоветчину. Его посадили за подделку государственно важных документов. Он наклеил на чужой экзаменационный лист свою фотографию и вместо своего друга сдал колоссально трудный экзамен в Университет на физический факультет. И за это его посадили на два года.
— А потом наступила перестройка. Какое влияние оказали на вас перемены в стране?
— Я ее не воспринял никак: что я делал до перестройки, то делаю и после. Только дубляж фильмов теперь невыгоден, и я перестал работать на «Ленфильме».
Меня стали приглашать за границу, я много путешествую. Мне довелось читать лекции в Соединенных Штатах. А предстоящим летом, возможно, поеду на поэтический фестиваль в Голландию.
«Уфляндия — небольшая, но элегантная страна, — писал Иосиф Бродский, — по площади временами превосходящая Англию и Францию вместе взятые, временами скукоживающаяся до размеров кушетки». Остается добавить, что один раз побывав в ней, запоминаешь ее навсегда, и в сердце остается желание посещать ее снова и снова.
А политтехнологи нервно курят в предвкушении мозгового штурма 
Запечатлённое блаженство. В Петербурге открылась выставка бутафорских фото