Жили и работали впроголодь
Георгий Штиль, народный артист России:
- Когда началась война, мне было 9 лет. В эвакуацию вместе с бабушкой, мамой и младшим братом отправился в ноябре 1941 года. Помню, как ехали на поезде. Состав, который шёл буквально за два часа перед нами, разбомбили. Когда мы проезжали мимо, на насыпи ещё лежали тела погибших. Мама закрывала нам с братом глаза, не давая смотреть.
На одной из станций нас пересадили на машины, мы добрались до речного причала, а оттуда на пароходе поплыли по Каме, Оке, Волге. В конце концов оказались в Башкирии, в русской деревне Надеждино. Нам дали комнату в доме, где уже жила семья Бишаровых. Они нас приняли, как родных. Сын хозяев Гриша был старше меня всего на пять лет, и мы с ним сразу подружились.
Жили и работали впроголодь. Вместе с Гришей пахали и сажали картошку, сеяли просо, собирали вилами сено. В итоге в десять лет я уже ловко управлялся с деревянной сохой. Её тянули шесть женщин, а я шёл направляющим сзади. Однажды нас с Гришей отправили за дровами и дали какую-то старую кобылёнку. В итоге воз перевернулся. Гриша пошёл в соседнюю деревню за помощью, а я бегал-бегал вокруг лошади, а потом залез к ней под пузо и заснул. Когда разбудили, выяснилось, что у меня отморожены пальцы рук и ног, нос и уши. Если бы тогда никто не пришёл, я бы попросту умер от переохлаждения.
Как выживали? Мама устроилась в правление колхоза кассиром. Стала получать зарплату, на которую мы покупали картошку и сажали её, чтобы осенью собрать урожай. Также бабушка взяла с собой в эвакуацию несколько простыней. Из полотна она нарезала треугольные косынки и вышивала на них узоры. Жительницам Надеждино косынки очень нравились, они охотно отдавали за них еду. Помогло и то, что хозяйка держала корову и к картошке добавлялось молоко. Помню, засуну горячую картофелину за пазуху и иду в школу. По дороге ем по кусочку и греюсь. Когда удавалось найти перемороженные клубни, мама делала из них суп.
Летом ели крапиву и делали деликатес из конопли: зёрна толкли в ступке и превращали в сладкую массу, которую мы, дети, очень любили. Летом я каждый день на 3-4 часа уходил в лес за малиной и приносил большое лукошко. Как я, городской мальчишка, ориентировался далеко от деревни в лесной чаще - ума не приложу. Собранную и высушенную малину мы сдавали в аптеку, а взамен получали муку.
Ещё в нашей деревне жил пчеловод, все звали его только по фамилии - Тараканов. У него было много ульев, и я ему помогал с пчёлами, которые меня почему-то не кусали. До сих пор липовый мёд могу отличить от любого другого.
Вообще, мы очень быстро взрослели и совсем не детские поступки казались нам обычными для того времени. Однажды я увидел, как к хозяйской корове вплотную подобрался большой волк. Схватил вилы и двинулся на серого. То, что я, подросток, иду против голодного и сильного хищника, меня не испугало. Первая мысль была - защитить корову, которая давала нам молоко.
И ещё: зимы в Башкирии были снежными, хотелось покататься на коньках, лыжах, но где их взять? Конечно, смастерить! Именно в эвакуации я научился ездить на лыжах, пусть широких, немыслимых. И коньки сделал сам, тогда они мне казались образцом техники.
В Башкирии мы прожили пять лет.
Приехали в Ленинград в 1946-м. Наследство от тех времён мне досталось тяжёлое. От ношения тяжеленных лукошек в первые годы после войны я вышагивал, как медведь, и сейчас немного косолаплю. Остался и небольшой рост. Это следствие огромных физических нагрузок, испытанных в детстве, когда ходил, согнувшись в три погибели. Но эти трудности отступают, когда вспоминаю, сколько хороших людей мы тогда встретили. Мама потом долгие годы переписывалась с приютившими нас Бишаровыми. А я никогда не забывал своего друга Гришу.
Кстати, он жив-здоров, сейчас ему 88 лет, у него 7 детей, внуки. Недавно мы созвонились и решили увидеться. Так что этим летом я снова собираюсь в Башкирию. В далёкое, но такое родное для меня Надеждино.
К Ташкенту - с любовью
Лев Лурье, историк, публицист:
- У меня в эвакуации находились и отец, и мама. У отца был «белый билет», и он в 1941-м уехал в Сибирь. Его распределили в Енисейский учительский институт, он там преподавал, потом в Томске защитил диссертацию. Забегая вперёд, скажу, что встретились родители, которые познакомились перед самой войной, только в 1944-м. Мама, Ирина Ефимовна, осталась в блокадном Ленинграде и провела здесь самую страшную первую зиму.
О блокаде она мне много рассказывала - это был ад. Её учитель литературы А. А. Бордовский умер от голода - его воспоминания сейчас хранятся в Пушкинском доме. Уехала она в эвакуацию уже очень поздно, в марте 1942 года. Как и Анна Ахматова, очутилась в Ташкенте.
«Именно в Ташкенте я впервые узнала, что такое палящий жар, древесная тень и звук воды. А ещё я узнала, что такое человеческая доброта», - написала Ахматова в мае 1944 года, вернувшись в Ленинград. Думаю, что так же могла сказать и мама. Она всегда с благодарностью вспоминала узбеков, которые её приняли.
Эвакуация повлияла на всю её дальнейшую жизнь. В Ленинграде мама училась в Первом медицинском - и в Ташкенте тоже продолжала заниматься в медицинском институте. Именно там она прочитала монографию крупнейшего российского кардиолога Георгия Ланга. Эта работа произвела на неё такое впечатление, что после войны попросилась к нему в клинику, стала одной из его любимых учениц. Сама создала первое в СССР специализированное отделение, где лечили инфаркты. И сегодня всем, кто пытается стереть историческую память, поссорить народы, я предлагаю вспомнить, как ленинградцев принимала вся страна. А также посмотреть фамилии павших за наш город на Синявинских высотах. Среди них немало среднеазиатских…
Он - ленинградец!
Александр Кушнер, поэт:
- Когда началась война, мне исполнилось пять лет. Отец воевал на Ленинградском фронте. Одна из его сестёр жила с нами в коммуналке, стала детским врачом и всю блокаду провела в Ленинграде - работала в детском доме. В 1941-м мы уехали в эвакуацию в Сызрань. Там я получил много уроков, в том числе - интернационального воспитания. Помню, как в детском саду воспитательница решила выяснить, кто какой национальности. Она указывала на детей и говорила: вот Рустам - он татарин, вот Алик Кушнер - он еврей. На что дети дружно закричали: «Он не еврей, он ленинградец!»
Кости немецкого солдата обнаружили в Ленинградской области 
Гроза субмарин. Как немецкие подлодки в годы ВОВ атаковали полярные конвои 
Между Ленинградом и Сибирью. Как Кузбасс стал вторым домом для блокадников 
Ленинград 46. Какие банды на самом деле орудовали в послевоенном городе? 
Война прошлась катком по судьбам