Продолжение. Начало в ≤≤ 24-28, 30, 32, 34, 36-46.
Мандельштама тянуло в Питер. Пожив в Москве, уже обвенчанный с Надей Хазиной, он в 24-м году не только привез ее в этот дом (Б. Морская, 49, кв. 4), но и перевез мебель: горку, туалет, секретер красного дерева, что для "безбытного", как помните, поэта уже было непредставимо. "Две прелестных комнаты, нечто вроде гарсоньерки, - вспоминала эту квартиру Надя. - Одна беда: не было двери... Стопили в голодные годы". Кто-то из простых досок "соорудил" им дверь. Через нее и вошла в гарсоньерку любовь поэта - вторая, после Нади, самая сильная страсть Мандельштама.
Из-за Лютика (так звали ее близкие), из-за Ольги Ваксель, поэт чуть не бросил жену. Из-за нее и Надя собрала свой чемодан и всерьез жалела, что отдала мужу пузырек с морфием - а то ушла бы и из жизни. Ушла бы, была с характером. "То, чего люди стыдятся, - любила повторять она, - вовсе не стыдно". Она, например, еще в 7 лет прогнала со своего дня рождения детей. "Почему?" - спросили ее. - "Я им намекнула", - ответила Надя. - "Как же ты намекнула?" - "Я им сказала: "Пошли вон! Вы мне надоели"... Да и тут, в доме на Морской, она нахамит по меньшей мере двум великим поэтам. Ахматову, в первый же визит, пошлет за папиросами: "Сбегайте, а я пока поставлю чай..." Та запомнит это и будет рассказывать, изумляясь на себя, что побежала, "как послушная телка". А Пастернака - Надя дерзко оборвет однажды. С тех пор он "с неприязнью" будет относиться к ней...
Что еще? Тут Мандельштам с поэтом Лившицем написал "Балладу о горлинках". "Горлинки" - не птицы. Просто гонорары им выписывал некто Горлин, сотрудник "Госиздата". Жена Лившица вспоминала: "Я помню, как писалась эта баллада. Мы с Надей валялись на супружеской кровати и болтали, дверь была открыта, и нам было видно, как мужья сочиняли эту балладу, смеясь"... Мандельштамы, кстати, тоже бывали у Лившицев (Моховая, 9), где поэты часто обсуждали возможность эмиграции. Эх, если бы они уехали, то "возможно, не погибли бы от ГБ", напишет Надя. И возможно, не так закончился бы роман поэта с Ольгой Ваксель...
Ольга, Лютик, 22-летняя "девочка, заблудившаяся в одичалом городе". Предком ее был швед Ваксель, мореход, сподвижник Витуса Беринга, а прадедом - Алексей Львов, автор царского гимна. Ольга и сама играла на рояле, писала стихи, снималась в кино. Трудно поверить, но после революции она, аристократка по крови, работала табельщицей, корректором, кельнершей в "Астории". Мандельштам же, помня ее по Коктебелю еще 13-летней, теперь, увидев ее, "начал писать стихи, тайно, потому что они, - вспоминала Ольга, - были посвящены мне". Он даже познакомил ее с Надей. "Она мне понравилась", писала Ольга. Понравилась?.. Нет, интересно не читать - сопоставлять воспоминания. Жена поэта пишет иначе. Надя, например, обмолвилась как-то, что любит деньги. "Ольга возмутилась - какая пошлость! Она так мило объяснила, что богатые всегда пошляки, что влюбленный Мандельштам засиял... А я, - напишет Надя, - и сейчас люблю деньги, комфорт, запах удачи"... Да, одна любила деньги, другая - нет, но обе, увы, прозябали в бедности. Только Ольга, расхаживая в нелепой шубе, которую сама звала шинелью, "цвела красотой", а Надя похвастаться этим не могла. А кроме того, именно ей, жене, беспечный Мандельштам не раз говорил, что он и не обещал счастливой жизни. Возможно, он обещал ее Ольге. "Для того чтобы видеться, - вспоминала та, - Осип снял комнату в "Англетере", но он не часто меня видел. Чтобы выслушивать его стихи и признания, достаточно было и проводов на извозчике. Однажды он ждал меня в номере с горящим камином и накрытым ужином. Я спросила, к чему эта комедия, сказала о своем намерении больше у них не бывать. Он пришел в такой ужас, плакал, становился на колени, в сотый раз уверял, что не может без меня"...
"Я растерялась, - пишет об этом времени и Надя. - Жизнь повисла на волоске". Заправляла всем мать Ольги. "Настаивала, чтобы Мандельштам "спас Ольгу", увез ее в Крым. Я вмешалась, - пишет Надя, - сказала, что еду... в Ялту и предлагаю Ольге ехать со мной. Вот тут-то мать Ольги и огрела меня по всем правилам. Искоса взглянув на меня, она заявила, что я для нее чужой человек, а она разговаривает о своих семейных делах со старым другом - Мандельштамом. Это была холодная петербургская наглость, произнесенная сквозь зубы"... Словом, Надя слегла. У нее поднялась температура, и она незаметно подкладывала мужу под нос градусник, чтобы он испугался за нее. Но он спокойно уходил с Ольгой. Зато приходил отец его, и, застав однажды Ольгу, сказал: "Вот хорошо: если Надя умрет, у Оси будет Лютик"... Надя собрала чемодан, написала, что уходит к другому. Но, что-то забыв, вернулся Мандельштам, увидел чемодан, взбесился и стал звонить Ольге: "Я остаюсь с Надей, больше мы не увидимся, нет, никогда... Мне не нравится ваше отношение к людям". Потом скажет Наде, что бы он сделал, если бы она ушла от него. "Он решил достать пистолет, - пишет Надя, - и стрельнуть в себя, но не всерьез, а оттянув кожу на боку... Такого идиотизма даже я от него не ждала!.."
Впрочем, пистолет таки выстрелит еще в этом "любовном треугольнике". Лютик съездит на юг, но с младшим братом поэта. А потом на Невском, мимоходом, скажет знакомой: "Я только до тридцати лет доживу. Больше не буду". И хотя в нее вскоре влюбится вице-консул Норвегии в Ленинграде - красавец, на взлете карьеры, хотя в 32-м году он увезет ее в Осло, счастья женщине (помните слова поэта) никто не может обещать. Ольга и ее муж погибнут... А вот как умирают аристократы, об этом я расскажу у дома, где поэт будет жить, когда это как раз и случится.
(Продолжение следует)
Ника Стрижак - это не Ксения Стриж 
Евгений Евтушенко: «Подлецы лучше организованы» 
Семен Альтов: «Большой палец на пульте стал главным органом человека»