Для многих питерцев Антон Адасинский - культовая фигура. Спектакли театра "DEREVO" потрясали воображение: веселили так, что смеяться было уже невмоготу, если печалили, то до слез. А вот молодежи не повезло, потому что Адасинский из России уехал, и ничего подобного в городе больше не появилось. "DEREVO" теперь живет в Дрездене. Первые - после долгого перерыва - питерские гастроли состоялись в октябре прошлого года, ажиотаж был такой, что в зале сносили двери и висели на люстрах. Приходили не только давние поклонники, валом валила молодежь.
С Адасинским приключились в Питере вещи удивительные - пригласили участвовать в балете! В Мариинском театре играл Дроссельмейера в шемякинском "Щелкунчике".
"DEREVO" вновь пустило корни на берегах Невы: с 15 по 18 марта нас ждет премьера - "Суицид в прогрессии". Зрелище обещают настолько необычное, что покажут не на театральной сцене, а в студии телевидения.
Оплот консерватизма
- Питер - город, очень жадный до хороших вещей, очень быстрый по реакциям, - говорит Антон. - Наш театр вновь узнали, появился огромный круг друзей.
- Печально, но с вашим отъездом не возникло ни одной подобной труппы.
- Я не увидел также ни одного коллектива, работающего в жанре комедии дель арте, уличного театра, экспериментальных кукольных... На Западе разнообразие стилей великое множество, а в Петербурге по-прежнему силен лишь театр драматический и музыкальный.
- Так мы - оплот консерватизма? На ваш взгляд, почему не развивается новое?
- Есть очень простой ответ, он касается даже того, почему я отсюда уехал. Какое-то время на энтузиазме можно продержаться, но если люди вынуждены зарабатывать на жизнь не в театре, а дворниками: Мы больше не могли работать дворниками, а по вечерам выступать во Дворце молодежи со спектаклем "Красная зона". Повезло, что предложили контракт в Чехословакии, там у нас получился свой театр, мы оказались под защитой государства. Сейчас то же самое в Германии. В России о такой поддержке можно только мечтать. Если бы мы остались, просто не выдержали бы:
Новое в Петербурге не развивается еще и потому, что существует только традиционная актерская школа. У меня есть ученики во многих странах мира, но не в России.
- Для меня остается загадкой, как это вас пригласили в балет?
- Через Шемякина, с которым мы давние знакомые. Связывает авантюристическая жилка, нас одинаково цепляет гофманиада - потустороннее, не скажу плохое, но темное царство. Со Славой Полуниным мы делали спектакль "Карнавалы Санкт-Петербурга" по картинам Шемякина и пригласили его на репетицию в Нью-Йорке. Тогда Михаил впервые увидел, что его произведения могут ожить, особенно ему понравились крысы, танцующие на крышах, - этот номер делали Лена Яровая и Таня Хабарова. "Карнавалы" были до "Щелкунчика", но Шемякин вспомнил о нашем проекте. Позвать все "DEREVO" было нереальным, остановились на мне.
Меня показали балетмейстеру, потом встретился с Гергиевым. Это удивительно вольный человек, не знаю, как выразить словами, но на спектакле я чувствовал, что это - ветер.
- А погружение в темное царство гофманиады не пугает?
- Эта сторона жизни меня очень интересует и затягивает, считаю ее позитивной и могу только привести слова из "Фауста": "Так кто же ты? - Я часть той силы, что вечно хочет зла, а совершает благо".
- Питер, наверное, играет не последнюю роль в пробуждении интереса к темному, потустороннему. А вот как, на ваш взгляд, меняется город?
- Сказать что-то однозначное - можно очень глупо выглядеть. Я вырос здесь, обошел все подворотни, и все равно мне с Петербургом сложно. Тут с человеком может все измениться в один день. То швыряет и "колбасит" так, что не заснуть, а на другой день так "плющит", что не подняться. Говорю жаргоном потому, что слова-то подобрать трудно. Энергия меняется, вспышки, всплески - не понятно, стало здесь лучше или хуже.
Одно могу сказать: в Питере нужно работать с утра до вечера, что-то создавать, потому что если этого не делать, просто каюк. Мне-то точно.
Театр как форма самоубийства
- А на Западе пахать не надо?
- Еще как! В Германии то, что делают люди, очень высокого качества. Материального "дерибаса" просто нет. С другой стороны - мы, русские актеры, живем театром, дышим им, сходим по нему с ума, а на Западе театр - одна из форм работы, очень качественной, классной, но все-таки работы. Это не форма самоубийства. Есть планка, граница, за которую люди не перешагивают. На Западе поражаются нашей самоотверженности и любят за это.
- А как находите продюсеров?
- Сначала должен быть очень классный спектакль, тогда приходит человек и говорит: "Хочу работать с вами, потому что мне нравится то, что вы делаете". Чтобы дождаться таких продюсеров, мы работали семь лет.
- Но ведь среди продюсеров могут быть жулики.
- Жулики встречались, но мы люди, работающие эмоциями и чувствами, поэтому достаточно посмотреть на человека, чтобы понять его. Наверное, нас уже не обмануть, но это, кстати, тяжело. Иногда лучше обманываться и быть веселым дураком.
- Вот театр и дожил до официального признания в России. Насколько знаю, спектакль "Суицид в прогрессии" выдвинут на высшую театральную премию - "Золотую маску".
- Да, едем в Москву его показать. Раньше было счастье получать призы, а потом мы поняли, что в нашей работе и в наших душевных силах ничего не меняется, так что особого смысла нет. Нам вот в эти дни в Дрездене вручают приз как лучшему театру Саксонии, а мы доверили представлять нас на торжестве менеджеру, сами не едем. Но с другой стороны, люди уважают награды, для престижа театра это важно, да и бороться легче. Призы - как маленькие боксерские перчатки в кармане. А вообще-то в монастыре Катманду сотни людей, и мы в том числе, повторяли вслед за Дмитрием Шагиным: "Митьки никого не хотят победить". Особенно всем удавалось - "Дык!".
Масштаб личности. Олег Басилашвили о звёздах и сказках на новый лад 
Михаил Трясоруков: «Людям нужна сказка» 
"Больше меня мерзавцев сыграл только Басилашвили"