"Пляски"... дневные и ночные

Продолжение. Начало в NN 24-28, 30, 32, 34, 36-52 2002 г., N 5 2003 г.

Вторая жизнь Сологуба началась на Петроградской, в этом вот доме (ул. Ленина, 19). Знакомые, друзья, даже нынешние литературоведы делят его жизнь на две: до и после женитьбы. Избранницей же 44-летнего поэта стала в 1908-м переводчица Анастасия Чеботаревская. Ходасевич утверждал позже, что она двоюродная сестра Луначарского. Не знаю. Знаю, что быт Сологуба она, по словам Тэффи, "перекроила по-ненужному"...

С женой в дом писателя-анахорета вошли цветы, премьеры, ужины на много персон, собрания и даже домашние маскарады. Настоящий "салон Сологуба". Получая приглашения на эти вечера, Блок писал: "Я не знал, куда от них спастись". Но бывал здесь. Более того, чувствовал себя столь непринужденно, что однажды затеял тут натуральную борьбу. "Боролся с разными людьми, - писал очевидец, - с Дымовым, который уложил его на обе лопатки; это была не симуляция, а подлинное единоборство, которому оба предавались прямо-таки со страстью..." Дымов, кстати, был средней руки литератором и драматургом. Но ведь и Сологуб, помимо стихов и романов, писал пьесы, порой пикантные. Чего стоит хотя бы драматическая сказка "Ночные пляски", о которой я еще расскажу...

Итак, "была взята большая квартира, повешены розовые шторы, куплены золоченые стулики", - вспоминала Тэффи. На стенах кабинета красовались почему-то Леды разных художников. "Не кабинет, а ледник", сострил кто-то. Сологуб сбрил усы, бороду, и все нашли, что он похож на древнего римлянина. Дом его посещали уже не только поэты - репортеры, антрепренеры, "кинематографщики". "Изысканные художники встречались здесь с политическими деятелями, - писал Чулков, - маленькие эстрадные актрисы с философами. Пестрота была забавная". Когда же сходились поэты, хозяин, как прежде, заставлял их читать "по кругу". Потом по второму разу, по третьему. Если кричали, что нет уж новых стихов, Сологуб говорил: "А вы поищите в карманах, найдется". Та же Тэффи в качестве третьего стиха прочла однажды пушкинское "Заклинание". "Никто не слушал. Только Бальмонт при словах "Я жду Леилы" чуть шевельнул бровями. Но когда я уходила, - писала Тэффи, - Сологуб промямлил: "Да-да, Пушкин писал хорошие стихи". В другой раз - это вспоминала уже Ахматова - напротив, "бранил" Пушкина: "Этот негр, который кидался на русских женщин!.." Лишь Оленька Судейкина, в которую Сологуб был перманентно влюблен, умела спорить с ним: "Федор Кузьмич, у вас тоже так сказано!" - и Сологуб умолкал: "Ну что ж, и у меня бывают промахи"...

"Промахи" и впрямь бывали; повести свои Сологуб писал теперь с женой, хотя и скрывал это. "Так не чувствовалось в них даже дыхания Сологуба, - вспоминала Тэффи, - что многие, в том числе и я, решили, что пишет их одна Чеботаревская". Позже об этом сообщила и рижская газета: последние повести Сологуба "принадлежат всецело" перу Чеботаревской. Могло ли быть такое? Могло. Сологуб презирал критиков и, как утверждает Тэффи, решил, что довольно с них и жены. Во всяком случае, все слышали его фразу: "Что мне еще придумать? Лысину позолотить, что ли?.."

Вообще, о жене его чаще вспоминали нехорошо, говорили, что она создавала "атмосферу беспокойную и напряженную". Язвительный Георгий Иванов, которого мальчишкой познакомят с Сологубом и которого мэтр будет отговаривать писать стихи ("Я не читал ваших стихов. Но... лучше бросьте..."), тоже подчеркивал в его жене именно беспокойство. "О чем? О всем. Во время процесса Бейлиса... хватала за руки каких-то... дам, отводила в угол каких-то нафаршированных Уайльдом лицеистов и, мигая широко открытыми серыми глазами, спрашивала: "Слушайте. Неужели его осудят? Неужели посмеют?" - "Дда... ваазмутительно", - бормотал лицеист, любезно изгибая стан и стремясь от нее отделаться. Но она не отпускала. То, что собеседник глуп и безучастен ко всему на свете, кроме своего пробора, не замечала. С той же легкостью, с какой находила мнимых друзей, видела повсюду мнимых врагов. "Враги", естественно, стремились насолить. Подставить ножку Сологубу... Ей казалось, что новый рыжий дворник - сыщик, специально присланный следить... И чухонка, носящая молоко, вряд ли не подливает сырой воды "с вибрионами"... Да и покончит с собой "милая Настичка", утверждали иные, именно из-за страха, что мужа ее, как Гумилева, обязательно расстреляют...

Молодых поэтов Сологуб, похоже, не жаловал, зато обожал красивых женщин. Когда Евреинов и Фокин поставили его "Ночные пляски", их показывали, кажется, и в доме Юсуповых (Литейный, 42), где Феликс, будущий убийца Распутина, разрешил устроить кабаре "Лукоморье" и театр - там танцевали 12 полуобнаженных королевен-босоножек. Одной стала Судейкина; ей Сологуб напишет четверостишие: "Оля, Оля, Оля, Оленька, Не читай неприличных книг. А лучше ходи совсем голенькая И целуйся каждый миг!". Поставит ее в пример другой красавице - Крандиевской, которой тоже предложит участвовать в пьесе, но уже у Мейерхольда: "Не будьте буржуазкой, - скажет, - вам, как и всякой молодой женщине, хочется быть голой. Не отрицайте. Хочется плясать босой. Берите пример с Олечки Судейкиной. Она - вакханка. Она пляшет босая. И это прекрасно"...

Наталья Крандиевская, в которую уже были влюблены и Бунин, и Бальмонт, кажется, не согласится. Но она вспомнит еще Сологуба, когда через несколько лет тот буквально "выживет" из города Алексея Толстого, чьей женой к тому времени она и станет... Впрочем, скандал, из-за которого Толстым придется бежать, скандал из-за... обезьяны, случится в другом доме поэта, у которого мы встретимся в следующий раз. <

(Продолжение следует)

Смотрите также:

• «Трудно быть вежливой, когда не хочется». Татьяна Толстая о книгах и России →
• "Существует лишь то, что ты сделал сам!" →
• Валерий Попов: «Люди не поглупели!» →