Цена хлеба

Статья по теме

Потерянное детство

22 ноября исполнилось 65 лет Дороге жизни. По неокрепшему льду первой блокадной зимы пошли легендарные "полуторки".

Людей, которые участвовали в работе Дороги жизни, остается все меньше. И тем ценнее рассказы каждого из них. Потому что когда уйдут живые свидетели этой страницы истории, уже никто не сможет добавить к ней еще крупицу правды и вычистить из нее еще один ком лжи.

Они уже не просили есть

Водитель "полуторки" Игорь Кузьмич Трофимов родился в 1919 году и войну встретил в Красной Армии солдатом-срочником. Сначала водил грузовик в финскую войну, потом немного передохнул, а тут и Великая Отечественная подоспела. Первый свой рейс Трофимов запомнил как очень неудачный:

- Это было 29 ноября. Лед еще тонкий был, похрустывал. Две наши машины и провалились. Два шофера погибли, а двоим удалось спастись. Ведь в кабине всегда двое были. А мне, видно, повезло. Ни разу не подбили, ни разу не провалился. Бомбили по первости очень сильно, а потом наши зенитки поставили, чтобы прикрывать дорогу, так стало значительно легче. Самым страшным местом оставался девятый километр дороги от западного берега. Там за Шлиссельбургом немцы стояли, обстреливали нас.

- Помните людей, которых вы вывозили из блокады?

- Лица некоторые помню. Ох, какие они были худые, совсем застывшие. Ехать-то долго, от Борисовой Гривы до Кобоны, а они сидят в кузове, на морозе. Одного мальчика-ремесленника стали снимать с машины в Кобоне, а он и не шевелится. То ли замерз, то ли от голода умер. А другие, кто живой доехал, меня поразили своей молчаливостью. И обстрелов они не боялись, и кушать уже не просили, дети даже не плакали.

- А сами как питались?

- Мы же из Кобоны продукты везли. Вот что везешь, то и грызешь. По чуть-чуть брали, конечно, понимали, что в городе совсем нет ничего. А в Войбокало, уже на той стороне, где наши стояли, нам обед давали. Только до него дотянуть надо было, до обеда этого: Мы ведь жили в Восьмом рабочем поселке, это возле деревни Ваганово.

- Вы, конечно, и после войны продолжали шоферить?

- А вот и нет. Наездился на всю жизнь. Выучился на токаря - и ничуть не жалею. Говорят, хорошим токарем был. А по машинам я не скучал. У меня и своей никогда не было. Знаете, ездить только летом хорошо, а зимой - очень даже плохо. Помню, морозы до 50 градусов доходили, так машины ручкой порой заводили, но вообще "полуторка" - она не очень капризная, если к ней знать подход, так слушается.

- Говорят, что ледовых трасс было много?

- Слышал такие разговоры, но я ездил практически по одной и той же дороге. Конечно, мы отклонялись в сторону время от времени, но это потому, что при обстреле лед трескался, полыньи надо было объезжать.

Расстрел за хвост трески

Александр Иванович Баранов из деревни Шум у станции Войбокало на войну не попал - молодой еще был. Но в работе Дороге жизни участвовал.

- Мне в 1943 году 16 лет было. А деревня наша стояла практически на линии фронта. Вот по ней и лупили всегда - то свои, то немцы. Все наши деревенские оставались тут, только когда сильные обстрелы были, то убегали из деревни. А у нас не очень спрячешься, леса почти нет, только карьеры старые.

- Как фронт прорвали, помните?

- Хорошо помню. Мороз был страшный. И в деревню пришли матросы - в черных бушлатах, совсем не толстые эти бушлаты, как пальто женские. Домов у нас после всех обстрелов не так много осталось, и матросики по всем уцелевшим избам набились греться. У нас было, ей-богу, человек сорок. У них ноги все помороженные были и руки, мы их оттирали снегом, кипятком поили, и не успели всех согреть, как прибежал командир, закричал: "Идем в атаку!" И они выскочили на мороз. И почти все погибли. Их черные бушлаты на белом снегу были очень хорошо видны. Некоторые из них чуть старше меня были.

- А правда, что НКВД приглядывало за погрузкой продовольствия?

- Правда. При погрузке неподалеку палатка стояла, там "тройка" полевого суда сидела - так мне говорили. Я видел, как один человек нес ящики с продовольствием, оттуда хвост копченой трески высунулся, и человек этот, который нес ящики, не вытерпел, стал жевать на ходу этот хвост. Мы же тут все тоже голодные были. И кто-то из военных это увидел, закричал: "Ах ты собака, там в Ленинграде дети умирают с голоду, а ты тут жрешь!" Мужика того сразу в палатку, потом вывели - и расстреляли. А у нас у самих тут еды почти никакой не было. Как мы стали прифронтовой зоной, военные забрали весь колхозный скот, какой был, и зарезали на мясо, потому что нечем было кормить солдат. Правда, когда немцев отогнали, откуда-то привезли другое стадо, большое такое, и стали раздавать людям, как бы взамен того зарезанного.

- Вы эвакуированных из Ленинграда видели?

- А как же. Я ведь ездил на "полуторке" до Кобоны за ними. Там они в церкви лежали, отогревались, кормили их помаленьку. А потом мы их везли к себе на станцию, оттуда их уже забирали эшелоны. Кто ждал эшелона и мог еще ходить, ходили по деревне. Страшно смотреть было на этих людей, как тени они были. Помню, разбомбило на станции склад с продовольствием, там были концентраты всякие, которые надо было разваривать в воде. Так эти блокадники, кто мог идти, сбежались на развалины склада и стали есть сухой концентрат, не могли сдержать себя. И потом умирали - они не могли переваривать пищу. До сих пор помню: человек набивает рот концентратом, давится, потом падает и затихает.

Героизм и безвестность

Третья наша собеседница - не с Дороги жизни. Она - из "коридора смерти". Чудовищно мало написано об этой странице блокады. Бывший старший кондуктор 48-й паровозной колонны Особого резерва Народного комиссариата путей сообщения Мария Ивановна Яблонцева всю жизнь боролась за то, чтобы вернуть блокадным железнодорожникам право называться героями. Ведь их до 1992 года даже не считали участниками военных действий!

- Как только в январе 1943 года соединились Ленинградский и Волховский фронт, стали строить железную дорогу. В наших руках была только узкая полоска суши, по которой нужно было срочно проложить 33 километра пути. В январе эта ветка была сооружена за две недели - нечеловеческими усилиями, там нельзя было использовать машины, поэтому грунт таскали вручную и на лошадях под обстрелом, немцы ведь сидели на Синявинских высотах, всего в пяти километрах.

- А как же через реку?

- По льду. Сначала рельсы клали на лед, укрепляя их сваями, потом рядом соорудили временный мост. Скрытно передвигаться состав не может, он же тяжелый. И нас обстреливали страшно. За день могло быть до трех прямых попаданий. Под откосом лежали изуродованные вагоны, пробитые паровозы, а ведь немалую часть грузов составляли боеприпасы. Все это сразу ремонтировалось насколько можно, приезжала "летучка" чинить пути.

- Что за люди у вас служили?

- Машинистов отозвали с фронтов, потому что в блокадном городе их почти не оставалось, а нам дали 30 мощных паровозов. Кондукторами стали выжившие в блокаду девочки. Мне было 18 лет, другие чуть старше. Были девочки-кочегары, стрелочницы, даже помощники машиниста. У нас каждый день был как бой. Эшелоны шли друг за другом с минимальным интервалом, почти как трамваи. И если один эшелон подбивали и он вставал, я как старший кондуктор должна была выскочить наружу и подать петардой сигнал следующему эшелону. Зато каждый эшелон привозил груза столько же, сколько тысяча "полуторок". Ленинградцам паек увеличили, дети умирать перестали. Вот за это мы бились. А про нас забыли. Только на станции Петрокрепость на втором этаже есть маленький ведомственный музейчик - там можно узнать про нас.

Смотрите также:

• Выбросить из истории? Писатель Николай Прокудин о том, что такое патриотизм →
• Даниил Гранин. Моя война →
• В пилотке до носа →