Историк и археолог Андрей Буровский в начале 2000-х заслужил славу и как писатель, и как популяризатор науки, в доступной форме рассказывавший читателям о малоизвестных исторических фактах.
Концепции, которые защищал Буровский, частенько шли вразрез с устоявшимися взглядами, и профессор довольно быстро получил репутацию этакого «хулигана», не считающегося с авторитетами. Чем он занят сейчас, и почему, по мнению Буровского, образование перестало работать как социальный лифт?
Тусклые земли
Сергей Хорошавин, SPB.AIF.RU: Андрей Михайлович, вы человек интересной биографии. Родились в Красноярске, учились у Льва Гумилёва, работали в Сибири и на Алтае. Но сами себя считаете петербуржцем?
Андрей Буровский: Конечно же, я – петербуржец. Родился в Красноярске. Деда сослали в Сибирь – ровно за то, что он немец. Выслали в Тару – это такой городок на севере Омской области. В 1946 году смилостивились, разрешили уехать в Красноярск, там создавался Технологический институт. Его надо было «укреплять», а тут целый профессор! Так что «доброта» властей имела очень даже прагматичный привкус. А я вырос с пониманием, что дом – это в Петербурге. Меня впервые привезли сюда в мои 9 лет, и я уже тогда точно знал: это дом, и я сюда вернусь. Кандидатскую защищал в Дубовом зале Ленинградского отделения Института археологии АН СССР, с видом на Петропавловскую крепость.
Видимо, я пошёл в немецкого деда, а немцы – народ упрямый. «Тусклые земли» – назвал эти территории Иммануил Кант. В тусклых землях между Онегой и Янтарным берегом спят мои русские и немецкие предки. Берега моей страны омывают серые волны Балтики, пресные валы Ладоги и Чудского озера. Из Петербурга я не уйду. Звали в Мюнхен, в Центр Маршалла, во Франкфурт. Бродский болтал, что придёт умирать на Васильевский остров. Я не приду, потому что и не уходил.
– Ваша известность в читательских кругах началась с совместной работы с автором детективов Александром Бушковым. Как вам работалось вместе?
– Я был одним из первых, кто назвал Бушкова гением, и сейчас я того же мнения. Это он создал жанр «исторического расследования», а я выступал только как последователь. В чём-то и ученик. Я же вечно всё разъяснял и растолковывал. Бушков рычал: «Действие должно сменяться действием! Одно закончилось – пошло другое». Гонорары мы никогда не делили – каждый получал за то, что опубликовано. Ругались? Да. Мы слишком разные. Мне не близок культ силы, доходящий до идеализации бандитизма. Умнейший, талантливый и образованный, Бушков очень боится, что его сочтут «интеллигентом». Бушков – вечный памятник 1990-м, тогда его «Пиранья» и серия про майора Дашу взорвала литературное пространство.
«Троллили» друг друга. Так, я создал в одном романе Александра Сергеевича Бушкина, который наслушался лагерных историй и писал творения, которые нельзя читать без валидола. Бушков же описал вечно пьяного профессора Буромского, который в экспедициях привязывал к колышку студенток, чтобы не сбежали. Кстати, последняя история «пошла в массы» – две девушки побоялись ехать ко мне в экспедицию.
С научного – на человеческий
– А как вы заработали свою репутацию возмутителя спокойствия в академических кругах?
– Начнём издалека. В начале ХХ века учёных было немного. Они поневоле были внесистемщиками. Предпринимателями. При удаче – знаменитостями и обеспеченными людьми. Как Луи Пастер, которому французские бизнесмены хотели поставить золотой памятник: система пастеризации помогала бороться с болезнями сахара и вина. Промышленникам учёный посоветовал разумнее потратить деньги, и они основали Институт Пастера в Париже. Стать профессором тоже было дельце выгодное: договор заключался пожизненно, а зарплата профессора крупного университета в Европе превышала и доходы лавочника, и зарплату офицера и чиновника. В России директор гимназии мог иметь чин до статского советника – штатского генерала. А при неудаче... Изобретатель маргарина Ипполит Меже-Мурье скончался полностью забытый, в нищете. От голода умер изобретатель паровоза – Ричард Тревитик.
Постепенно наука сделалась основой научно-технического прогресса и почти что неофициальной религией Запада. Наука стала могучей общественной и государственной системой. Сегодня научных работников в мире 7,8 млн человек, их становится всё больше. И ещё Официальная Наука – это часть традиции. Учёные XIX века, «отцы-основатели», превращены в святых, чьи слова не могут оспариваться ни при каких обстоятельствах.
Есть, конечно, технические дисциплины. В медицине, инженерном деле, в строительстве нужен результат. А что такое результат в археологии? В истории? Чаще всего это то, о чём договорились. На моих глазах учёные изменяли свои выводы, потому что так решил отдел (кафедра, факультет – нужное вставить). Сегодня сотрудник институтов и университетов может быть и учёным – иногда. Но по статусу он научный работник. То есть не предприниматель, а чиновник, клерк, наёмный работник.
– То есть себя к научным работникам вы не относите?
– Научный работник поневоле отстаивает корпоративные интересы. Самые видные учёные ХХ века, проложившие новые дороги, создатели новых концепций истории – чаще всего вне официальной науки. Хейердал, Тойнби, Гумилёв. Вот потому я – учёный, но вне официоза. А ещё я популяризатор, переводчик с научного на человеческий. Современный народ – это ведь давно уже не фольклорные мужики в косоворотках и бабы в сарафанах, которые водят хороводы на околице. Народ – это предприниматели и специалисты, жители городов. А если и деревень, то всё равно они горожане по образу жизни, уровню культуры и образования.
Вот я и «перевожу» для них. О том, что Жанна д’Арк, скорее всего, – дочка психически больного короля и его любовницы Одетты. И уж никак не крестьянская девица. Что Генрих VIII уничтожил в десятки раз больше людей, чем Иван Грозный. Что царевич Алексей, сын Петра Первого, никого никогда не предавал и вообще был замечательным человеком. Что есть виды обезьян, которые изготавливают каменные орудия не хуже, чем наши непосредственные предки. В общем, много о чём можно рассказывать из того, что малоизвестно или вообще неизвестно неспециалистам.
Цивилизация задержалась
– Но ведь без официальной науки невозможен технический прогресс?
– До Первой мировой прогресс казался бесконечным. Он должен был создать мир без войн и насилия, мир удивительных возможностей. Буржуазия твёрдо знала, что прогресс ей полезен. Пока Луи Пастер не создал свои вакцины, любой мог умереть от столбняка или укуса бешеной собаки. И никакого Ротшильда не спасли бы его миллионы. Буржуй учил сыновей в университетах, чтобы его детей сделали образованнее и научили думать. А думать было выгодно уже потому, что думающий буржуй надёжнее защищал и эффективнее приумножал свои капиталы.
– В России то же самое?
– В СССР жили иначе, потому что на осколках Российской империи не произошло того, что случилось «во всём цивилизованном мире» после Первой мировой войны. Кстати, это был очень интеллигентский проект – пресловутая попытка построить «светлое будущее» и рай на земле. Опыт утопии, разумеется, с треском провалился, но цивилизация у нас задержалась на добрые три поколения. Те, кто родился даже в 1960-е, воспитывались в обществе, где книги выпускались миллионными тиражами, а их чтение всячески пропагандировалось. Да, идеологизация зашкаливала… Но мальчишки хотели стать космонавтами, а не франчайзерами и спичрайтерами, а девушки краснели от невинного слова «проститутка». В 1980-е интеллигенция вопила, что СССР надо уничтожить, и что она хочет жить, «как во всех цивилизованных странах». Своих желаний надо бояться, потому что иногда они сбываются. Вот и это желание сбылось.
Князь науки и искусства. Дмитрий Кантемир познакомил Россию с Молдавией 
Как попасть на археологические раскопки в центре Петербурга? 
Принцесса науки. Как Софья Ковалевская стала первой женщиной-профессором? 
Наталья Попова: «Популяризация науки актуальна в долгосрочной перспективе»