— Даниил Александрович, известно, что Лихачев был предельно скромным человеком. Между тем нынешняя так называемая элита, не стесняясь, выпячивает свои богатства. Моральные ценности настолько изменились?
— Есть люди достаточно скромные, которые считают, что жить шикуя — не в традициях русской интеллигенции. Более того, это неприемлемо для творческого человека. С одной стороны, мешает, с другой — уже немодно. Немодно, например, ездить на дорогостоящих, огромных машинах. Раньше на Западе наших людей узнавали по одинаковым бесформенным костюмам. Теперь — по роскоши: меховым манто, бриллиантам, пирушкам в ресторанах.
— Но разве жить в достатке зазорно?
— Скромность, интеллигентность и богатство сегодня уживаются плохо. К чему щеголять своим благополучием напоказ? Через миллионы достоинств человека не увидишь.
Загадка блокады
— Говорят, что человек лучше всего раскрывается в экстремальной ситуации.
30 лет назад откровением для многих стала ваша «Блокадная книга». Нынешней осенью вы вновь вернулись к этой теме, организовав конференцию «Неизвестная блокада». Что заставило обратиться к тем далеким событиям?
— Еще в 1941 году, когда мы отступали из Пушкина, я не мог понять, почему немцы не вошли в Ленинград. Ведь он был открыт настежь. Не существовало никаких заградительных отрядов, второго эшелона обороны. Можно было спокойно войти в город. Об этом много говорили тогда на фронте. Почему во время зимы 1941/1942 годов, когда мы мерзли в окопах, голодали, умирали, они — не прорвались?
После войны я пытался задавать эти вопросы нашим историкам, которые тоже разводили руками. Некоторые отделывались официальными фразами о героической защите. Но
я-то знаю истинное положение дел. Знаю по своему участку, где провел в окопах два года и все видел на переднем крае, а не в штабе.
— Удалось ли вам получить ответ?
— Нет. Сейчас начались новые публикации знающих людей. Отечественных историков и немецких специалистов, которых тоже интересовали неизвестные страницы войны. Начали выясняться обстоятельства, связанные с Гитлером, начальником генерального штаба Гальдером, некоторыми командирами Советской армии. История так и не распутана до конца. Нужно серьезное исследование.
— Возможно, эти материалы лягут в основу новой книги?
— Вряд ли. Я не историк, мое дело — задавать вопросы. Писатель не отвечает, а спрашивает.
Городские долгожители
— Продолжаются и «Вечера с Петром Великим». Сейчас вы задумали провести всероссийскую ассамблею Петровских городов. Насколько это актуально?
— Знаете, сколько городов Петр основал или посетил много раз? 117! В том числе Петрозаводск, Таганрог, Тамбов, Вологду, Орел, Архангельск, Астрахань. Азов, Воронеж, где начал строиться флот. Это удивительная личность, которая связала Россию в державу. Мы хотели бы показать эту связующую нить. Ведь Россия сегодня очень рыхлая страна. Один регион смотрит туда, другой сюда… Ее надо скреплять. Петр — одна из возможностей восстановить державность России.
— Знаю, что вы печетесь не только о державности, но и о старых деревьях…
— Да, мне по душе наш проект — излечение старых дубов. Некоторым свыше 200 лет. Два очень красивых, прелестных дуба растут у Елагина дворца, еще два — на Петровской набережной, напротив мастерской Аникушина. Я недавно их проведывал. К сожалению, в городе много больных бесхозных деревьев. Мы хотим привлечь к ним внимание, чтобы все почувствовали — это долгожители нашего города.
— На ваших книгах выросло не одно поколение. Романами «Искатели», «Иду на грозу», «Картина» зачитывалась вся страна. Помню, как мои родители, тогда еще молодые педагоги, ждали очередной номер «Роман-газеты» и с жаром спорили, обсуждая ваши документальные повести «Зубр», «Клавдия Вилор», «Выбор цели». Удалось ли вам за эти годы сделать человека лучше, совершеннее?
— Когда я начинал свою литературную работу, мечтал, что мои книги преобразят наше общество. Хотел показать счастье научной работы, поэзию творческого труда. Ведь в науке человек забывает о корысти, живет будущим. Можно считать, что какие-то итоги достигнуты. Я встречал многих людей, которые утверждали, что на них повлияли мои романы и они что-то поняли, узнали, обрели. Так что некое чувство удовлетворения есть.
Но те результаты, на которые я возлагал надежды, к которым стремится, наверное, каждый писатель — улучшить человека, сделать его сердечнее, отзывчивее, привить чувство гражданственности, — не получились. Я это знаю. Ничего не поделаешь. Я избавился от молодых надежд.
Читатель изменился
— Вы как-то сказали, что современные книги читаете по обязанности. В сегодняшней литературе нет души?
— Сегодняшняя литература мало отличается от вчерашней. Это всегда очень пестрая совокупность разных направлений и стремлений. И сейчас выходят замечательные романы. Может быть, они не сразу становятся бестселлерами. Другое дело, что изменилось место литературы в общественной и духовной жизни. Сегодня она избавлена от ответственности.
Изменился и сам читатель. У людей нет времени, захлестывает высокий ритм жизни. К тому же появилось много разнообразной прессы, с ней конкурируют Интернет и телевидение. Но это поток информации, а не литература. А душа и сердце нуждаются отнюдь не в информации, им требуется совсем другая «пища».
— Сейчас на страницах популярных романов нормой становится нецензурная лексика. «Зато этот продукт прекрасно продается», — говорят «продвинутые» авторы. Должен ли писатель отвечать за то, что и как он пишет?
— Писатель — человек свободный. Для него цензура состоит в том, читают его или нет. Если читателю неприятно, стыдно погружаться в такую лексику, — это и есть главное, с чем должен считаться автор. Потому что иногда надо сказать что-то крепкое. Но часто «словцом» маскируют беспомощность. Нет искусства эвфемизма, подтекста. Бокаччо в «Декамероне» говорит совершенно скоромные вещи. Но как это изящно, пикантно. Это особое искусство, которым мы почти не умеем пользоваться. Обо всем можно написать интересно, мило, без лишних подробностей.
— Когда вы садитесь перед чистым листом бумаги и надо наполнить этот «лист», что самое трудное?
— Иногда бывает сложно начать. Иногда наоборот, первая строчка приходит раньше, чем все остальное. В одном романе у меня появилась фраза: «Волшебник прилетел в город…» И все. Дальше уже пошло легче. Это как ключ к музыке. Камертон. А за компьютером я не работаю. Пишу ручкой: гелевой, иногда шариковой. Однажды я жил в Пушкин.-
ских Горах и мне предложили эксперимент — писать гусиным пером. Какое это удовольствие — выводить фразы с нажимом, ощущая каждую букву. Стараюсь, чтобы между мной и словом было минимальное расстояние.
Альберт Чаркин: «В искусство вмешиваются бизнес и политика» 
Писатель Валерий Попов: «В любое время можно прожить достойную жизнь» 
Кому нести «русский крест»?