В середине октября 1941 года ей уже пришлось констатировать голодную смерть. Воспоминания Натальи Николаевны я записала на диктофон незадолго до ее смерти (она умерла в 1994 году). По каким-то, мне непонятным, причинам они до сих пор не были опубликованы.
- Сама идея стройбатов была преступна, - вспоминала она. - Эти соединения не считались строевыми частями, их рабочие не получали военного пайка и обмундирования. Они были в ведении НКВД, но не считались войсками НКВД, которые получали все.
Всего в городе было 13 стройбатов. В нашем насчитывалось больше 1000 человек, стоял он в Лахте. Его задачей было строить укрепления со стороны Финского залива. Рядовыми нашего батальона были молодые люди, призванные в армию из Западной Украины, Белоруссии, Прибалтики, а также финны и карелы, жившие неподалеку от Ленинграда. Они считались "неблагонадежными". Были в нашем батальоне и вполне "благонадежные" люди из города Горького, которые по тем или иным причинам не попали в действующую армию.
Батальон наш образовался примерно 20 сентября, когда проблем с питанием еще не было. Рядовых "посадили" на рабочий паек. Уже с начала октября люди начали болеть, а числа 15-го, может, даже раньше, у меня уже умер человек. Я написала командиру рапорт: "Причина смерти - голод". Командир и комиссар стали кричать, что не может быть в Красной армии смертей от голода. Решили назначить судебно-медицинскую экспертизу. Я пошла на 2-ю линию Васильевского острова, где ее проводили. Около здания увидела гору трупов. Подумала, что это погибшие от бомбежки, но судебно-медицинский эксперт доктор Мартынова, к моему удивлению, сказала, что люди умерли от голода. Они беженцы из Луги, Пскова, пригородов. Коренные ленинградцы пока не умирают. "Вот, смотрите, я уже собрала целый музей голода - сердца умерших, желудки, кишечники, легкие", - сказала она. Мартынова написала заключение, что мой больной умер от голода, удивившись, что кто-то в этом сомневается. Пока писала, с ней самой случился голодный обморок. Комиссар скрепя сердце оставил меня в покое, но вскоре умер еще один человек, потом другой, третий. Через несколько дней к нам приехала необыкновенная делегация - три или четыре генерала сразу: главный терапевт, главный хирург, главный эпидемиолог и главный инфекционист фронта. Они не могли поверить, что люди умирают от голода. Главный терапевт осмотрел опухшего человека, покачал головой: "Да, все признаки налицо. Но этого не может быть". Единственное, чем помогло посещение генералов, - они разрешили направлять больных в госпиталь. Но туда принимали не более 18 человек в день, а больных было больше. К тому же многим до Кирочной улицы, где он находился, было не дойти. Однажды я уговорила командира дать грузовик. Когда машина подъехала, я, к своему ужасу, увидела стоявшую в кузове огромную железную бочку. Стало ясно, что все 18 человек, которые ждали отправки в госпиталь, никак не поместятся. Двоих пришлось оставить. Они с плачем ушли, остальные уехали.
Потом начался холод. У моих бойцов ни валенок, ни рукавиц, ни шинелей. Все подряд обмораживаются. Тех, кто мог работать, становилось все меньше. Командир собрал начальствующий состав батальона и заявил, что укрепления должны быть готовы к 25 ноября, что задание срывается по вине врача, которая покрывает симулянтов и должна идти под трибунал. На следующий день утром он пришел смотреть, кого я освобождаю от работы. Один из рядовых не мог стоять и просто лежал на снегу. Разъяренный командир приставил ему револьвер к виску и заорал: "Вставай, негодяй, а то застрелю!" Тот медленно поднялся. "Давайте измерим ему температуру, если она не повышена, отдадим под суд и вас, и его", - сказал мне командир. Температура была 34 градуса. "Ладно, пусть подметает пол", - смилостивился командир.
Однажды в районе нашего полка сдохла лошадь. Вообще-то есть падаль не полагается, но я разрешила ее сварить. Помню, с каким огромным трудом дошла до кухни, которая была примерно в полукилометре от части. Съела кусок конины, и обратно летела, как на крыльях. Никогда не думала, что один кусочек мяса может дать столько энергии, столько сил. Никаких укреплений мы не построили. К 1 декабря наш командир убедился, что батальон неработоспособен. Сняли караулы, никто уже не мог держать винтовку. Работы прекратились. Командир сам больше лежал - болело сердце. По существу, командиром части стала я. Устроила изолятор на 90 человек. Топили все подряд - школьные парты, стулья, детские кроватки и т.д., поэтому там было тепло. Самой главной моей заботой было дать людям напиться, хотя бы полкотелка в день. Менее всего наш санитарный отдел походил на воинскую часть, скорее напоминал общежитие для бездомных. Моя помощница фельдшер Надя привела своего отца, я - десятилетнего племянника. У нас было условие - не говорить о еде. Если оно нарушалось, мой племянник начинал громко читать "Бориса Годунова".
В декабре меня вызвал начальник санитарной службы Ленинградского гарнизона генерал Калерчиков и предложил описать признаки приближающейся голодной смерти, чтобы размножить эти описания и раздать полковым врачам. В действующей армии от голода начали умирать только сейчас. А в начале января до командования дошло, что держать неработающие батальоны нет смысла. Наша эпопея подошла к концу. Когда пришли принимать часть, командир передал прибывшим документы. Его спрашивают: а где же личный состав? "Ах, личный состав? Спросите у врача". Пришли ко мне. Я говорю: "90 человек в изоляторе, почти все остальные умерли".
Я простилась со своими больными с тяжелым сердцем, точно зная, что большинство из них умрет. Поздним вечером приехала в другую часть. И вдруг ее командир сказал: "Вам не помешает, если я поиграю на скрипке?" "Играйте", - сказала я. Никогда в жизни не испытывала такого наслаждения от музыки. Эта черная ночь, холод, смерть, и такой контраст - музыка.
Одного из стройбатовцев я встретила через полгода, Он бросился ко мне в объятия. Он был одним из немногих, кто остался жив.
На фото: Волково кладбище, 1941 год. Умершие от голода. Фотография предоставлена Государственным мемориальным музеем обороны и блокады Ленинграда.
Цена халатности и "честь халата" 
Александр Розенбаум: «Мир не любит, когда мы сильные» 
«Зло - тупиковое чувство». Выдержки из последних интервью Даниила Гранина