В эти дни в Манеже открыта выставка, посвященная 250-летию Академии художеств. Она предваряет славный юбилей, который грядет осенью. Как себя чувствует одно из старейших учебных заведений страны?
Личный Эрмитаж
— Сейчас идут экзамены, конкурс 3–4 человека на место. Но как потом сложится судьба способных ребят? Ведь сегодня масштабных государственных заказов, как, допустим, жилые кварталы массовых серий в Ленинграде или «сталинские» высотки в Москве, крайне мало. Зато достаточно персональных студий, предложений от частных лиц.
— Получается, искусство мельчает? Нет имен, впечатляющих работ, а художники обслуживают людей с деньгами.
— Имя рождает эпоха. Как только общество поймет, что необходимо искусство, а не украшения, бирюльки, — сразу появятся знаковые личности. Мы уже давно переживаем спад высоких стремлений. В дореволюционной России основным заказчиком выступал император. Именно так были построены Зимний дворец, Смольный и Исаакиевский соборы…
Затем на сцену вышел купец, потом опустились еще ниже. Сегодня какой-нибудь миллионер возводит себе виллу наподобие царских апартаментов. Я знаю такого человека — в пригороде Петербурга он строит дворец в классической манере, с живописью и скульптурой. Второй Эрмитаж, но только для себя лично.
Еще один интересный художник пишет копии — от Микеланджело до современников. Размером один в один. Они тоже в моде, потому что хотя бы пахнут искусством. Есть люди, которые имеют свои персональные музеи, галереи. Но это не те идеалы, которое вознесут к вершинам.
— А как же авторитет известных западных архитекторов? Работы Формана, Перро признаны во всем мире как образцы современного стиля. Многие столицы мечтают заполучить таких мастеров. Сегодня они строят и в нашем городе.
— А вы не задумывались, почему всякие новинки в Питере воспринимаются неприязненно? Потому что мы привыкли к благородным линиям. Отсюда требовательность, стремление не допустить грубости среди гармонии. Для иностранцев же Петербург — не первый по значению город. Им привычнее творить на Западе с его раскованностью и индивидуализмом. Здесь они просто выполняют контракт, не особо заботясь, как впишется такой новодел в городскую среду. Неслучайно острословы назвали сверкающий купол Перро в проекте Мариинского театра «золотым презервативом». Уже понятно: первоначальная эйфория от европейских «звезд» угасла, мы сердцем чувствуем, что это нам не подходит. Правда, вмешиваются бизнес, политика, пресса, и приходится отступать.
Памятник «Газпрому»?
— Ситуация с небоскребом «Газпрома» тому подтверждение? Ведь вы и ваши единомышленники открыто протестовали против высотки.
— Скажу так: из всего, что представили, выбранный жителями вариант — лучший. Потому что менее всего разрушает облик города. Я понимаю «Газпром». Они хотят себе памятник. Почему бы нет, если почти весь газ России в их руках? К тому же мы сами их пригласили, ведь казне нужны деньги. Продали землю, организовали конкурс. От участия в жюри наши архитекторы отказались, считая неправильным строить в этом месте гигантскую башню.
Конечно, у каждого поколения свои задачи. В свое время перестраивали Адмиралтейство и ансамбль Зимнего дворца, обвиняли Монферрана, что неправильно расходует средства. Строительство Исаакиевского собора останавливали, проверяли… Но в случае с «Газпромом» я вижу более глубинные противоречия. Здесь столкнулись две эпохи: классический Петербург, когда здания были определенной высоты и не закрывали небо, и новая волна, с ее желанием поступить вопреки мнению старших.
В Питере линия «вода — архитектура — небо» — абсолютная ценность. Трехсотметровый обелиск ее сломает, но не победит. Поэтому, если он будет всего один, — пусть стоит. Однако опыт последних лет показывает, что аппетиты крупного бизнеса увеличиваются. Поэтому не исключено, что следом вырастет лес подобных конструкций. И как только поднимутся небоскребы, мы не увидим ничего, кроме стеклянной стены.
— Вы сегодня также работаете над памятником Андрею Первозванному. Одинокая фигура с протянутыми к миру руками. Не смущает, что этот жест не нов?
— По нашему проекту, это апостол, идущий в мир и призывающий людей к любви. Хотелось, чтобы он стал символом Петербурга. Памятник установят со стороны моря, чтобы Андрей встречал корабли у въезда в Северную столицу, а в самом городе уже ждал Петр.
Да, жест не нов. Но без него не обойтись. Это как рукопожатие, возвращение к вечной истине. Ведь Россия — православная страна, и никакой другой идеологии, кроме христианской, она так и не восприняла. Мне обидно, когда нас рассматривают, как хворост в топке мировой эволюции, — его не жалко, лишь бы локомотив шел вперед. Но оппоненты ошибаются. Страна возрождается.
— На выставке в Манеже, которую открывали Зураб Церетели и Валентина Матвиенко, зрители с удивлением увидели лишь творения академиков. Как будто нет Левицкого, Брюллова, Репина. Получается, демонстрируете самих себя?
— Выставка — лишь дань высокой дате. Так и надо ее рассматривать. А классика сейчас возвращается из Москвы, где параллельно была развернута экспозиция из фондов музея Академии. Вообще я хочу всех читателей «АиФ» пригласить к нам в сентябре, когда будут представлены дипломные «отчеты» выпускников. Это серьезные работы высокого класса.
Академия — не «фабрика звезд»
— Кстати, о музее. Там больше не проводятся дискотеки? Помню, одна из них наделала шума на весь город.
— Академический институт, которым я руковожу, не имеет к этому никакого отношения. Так получилось, что сегодня музей, библиотека и Институт живописи, скульптуры и архитектуры, находящиеся под одной крышей Академии, — разные юридические лица. И директор музея, например, может делать, что посчитает нужным.
Затеяли вечеринку, якобы, для приобщения молодежи к искусству. На самом деле, когда мы пришли в понедельник, под сводами стоял смрад, валялись пивные бутылки, окурки, попадались и шприцы, висела реклама сигарет. На президиуме мы обсудили ситуацию, и директора музея понизили в должности.
Но даже не в порицании дело. Поступить так — значит, не осознавать, для чего это здание предназначено. Это не «фабрика звезд». Это храм и учебное заведение одновременно. В определенном смысле монастырь, где человек шесть лет, как послушник, должен обучаться высокому мастерству.
Недавно тоже просили предоставить залы — какой-то известный рок-музыкант хотел отметить день рождения в Академии. Еще раньше предлагали открыть ресторан. Знаю, что сегодня музеи, дворцы, театры отдают свои парадные гостиные под банкеты. Но у нас нельзя.
— Художникам грех жаловаться. Ведь многим членам профессионального союза, а их 4 тысячи, город предоставляет просторные мастерские, сохраняется целый ряд льгот…
— Мастерские — это нежилые «метры»: чердаки, мансарды, подвалы, которые оплачиваются со скидкой. Фонд полностью находится в подчинении губернатора. Только она своей подписью может предоставить или изъять помещение.
Пару лет назад хотели все отнять, а художников выгнать. Дескать, что они там «мазюкают»… Два года мы проверяли все мастерские едва ли не с милицией. Вывод: 95% из них используется по назначению. Хотя есть и нарушения.
— Как собираетесь праздновать четверть тысячелетия? Ранее в Академии талантливых учеников отправляли в Италию на стажировку. Сохранилась ли эта замечательная традиция?
— Город нам выделил 5 миллионов рублей. Что касается стипендий — мы обратились напрямик к Путину и попросили лучшим ребятам, а это 9–11 человек, предоставить месячную поездку в ту страну, куда пожелают. Пусть это будет поощрение именно от Президента. Знаю, что решение Путина положительное. Сейчас наше письмо «проходит» кабинеты в Министерстве образования и науки. Думаю, к юбилею придет и к нам.
Что в корзинках у бабушки и внучки?