Он рассказывает о своей жизни, а сам щурится от боли, сидя на старом диване в небольшой кемеровской двухкомнатной квартире.
Свет как преступление
2 сентября 1942 года 11-летний Матвей бежал в укрытие от бомбёжки. Один снаряд разорвался недалеко, и его ранило осколком чуть повыше бедра. Фашисты бомбили Дорогу жизни, отрезая Ленинграду пути снабжения. А Матвей просто жил в деревне Корнево, в километре от военного аэродрома.
Школьник уцелел, потому что рядом с его домом находился наблюдательный пункт. Там были солдаты, а с ними женщина-фельдшер. Она и спасла мальчика.
Сегодня Матвей Семёнович хочет рассказать всё обстоятельно. Потому что знает, что уходит. Есть сыновья, внуки, правнук. Но из того поколения, которое помнит то же, что и Матвей Семёнович, нет уже почти никого.
- Мы узнали о начале войны по радио. В каждой избе был репродуктор. И советская власть нас слушала, хотела знать, о чём финны говорят…
А потом немцы начали бомбить Ленинград. Днём, по его словам, было не страшно, потому что видно, где самолёты летают, куда падают бомбы. Страшно ночью, когда бомбы «ахали», казалось, рядом с родным домом. А свет нельзя зажигать. Свет в окне считался диверсией, ведь по нему фашисты могли и бахнуть.
Матвей только один раз за всё время решился отогнуть плотную штору, чтобы посмотреть, что делается на улице. За селом был ад. Он полыхал красным заревом. Голод начался, когда, как помнит большинство ленинградцев, фашисты разбомбили Бадаевские склады. Из Корнево было видно, как они дымятся. Тогда в семью пришла эта страшная норма 125 г хлеба в сутки на человека. Тысячи женщин, детей, инвалидов, стариков, оставшихся в Ленинграде, фашист брал измором. Но Матвей выжил, вместе с братьями. От недоедания умерла мать. А дети смогли дотерпеть.
- Старшая сестра жила на Васильевском острове, она была ветеринаром. Я часто гостил у неё. Но как начались бомбёжки, уже не ходил. Наш отец, он инвалид гражданской войны, работал в охране на судоремонтном заводе, его там и кормили. А мы, трое братьев, жили тем, что сами добудем. На полях, которые растоптали беженцы, искали мёрзлую картошку да капустные листья. Варили берёзовую кашу, почки с яблонь. Ловили собак, кошек, крыс, - рассказывает Матвей Семёнович. - Самое противное это кошка, - говорит он, будто всё ещё чувствуя тот вкус. - Разделишь на всех, мало… А потом ещё три дня мышами отрыгивается! И заесть нечем!
И «радостные» воспоминания о жизни в блокаде слышать не легче.
- Однажды по дороге жизни шёл обоз, - рассказывает Тимофей Семёнович. - И там пала лошадь. Обозные, конечно, её разделали, мясо забрали. А копыта, голову и шкуру оставили. Так нам шкура досталась. Мы её резали и, сколько могли, таскали. Вы не представляете, какое было счастье эту шкуру варить и есть.
Эвакуация или высылка?
- Первый раз нас собрали на эвакуацию поздней осенью 1941 года. Ещё лёд не встал. Мы были на пристани. Первую партию людей погрузили на огромную баржу. Она только отплыла на километр, как появился немецкий самолёт и разбомбил её. Все 500 человек с баржей вместе пошли на дно. А нас вернули обратно по домам, - вспоминает ветеран первую попытку переправы по Ладоге.
Домой они пришли с семьёй беженцев на подселение - Быстровых. Их потом снова вызвали на эвакуацию. И они больше не вернулись.
А в марте 1942 года советская власть начала «спасать» немцев и финнов из пригородов Ленинграда. Лёд на Ладоге уже таял, но ещё держался.
- Нас привели к озеру и погрузили, кого в грузовики, а нас в автобус типа «ПАЗика». И мы поехали. 35 км по льду. Колёса до половины в воде. И тут снова немецкий самолёт. Стал бомбить. Я в окно видел, как машина с людьми ушла под лёд в лунку от бомбы. Уже думал: «Уйти под воду, так уйти». Мы были голодные, уставшие… Проехали, - рассказывает Матвей Семёнович.
Беженцев подвезли на станцию, к товарным вагонам. И первым делом выдали суп. А потом старшего Татти - он один из немногих оказался грамотным - вызвали, чтобы он составил списки на паёк. Дали еду в столовой: по буханке хлеба, по одной большой селёдке, галеты и американской шпик.
К сожалению, люди не стали терпеть. Наелись и стали «кровью ходить». Тут же и умирали от кровопотери.
- А мне отец не дал. Кормил постепенно, - вспоминает младший Татти. - Кусочек хлеба, кусочек селёдки. Через несколько часов опять… Много людей умерли. Не надо было давать той селёдки голодным.
- На одной из станций перед Омском к начальнику поезда пришёл директор какого-то колхоза и спросил ветеринара. Моя сестра-ветеринар и брат отправились с ним и ещё тремя семьями. А мы с отцом уехали в Киргизию, - не упускает ни одного поворота в судьбе своей семьи Матвей Семёнович. - Со станции Беловодск нас в огромной арбе, запряжённой быками, повезли в колхоз Тюлёк. Проехать надо было всего 35 км, а мы так обгорели на солнце, что кожи коснуться нельзя было. Зато уже в колхозе нам выдали по килограмму белого хлеба на человека, а также мясо, рис. Через неделю отец вышел на работу. А через год мы поехали на строительство большого Чуйского канала из Иссык-Куля. Отец работал землекопом, я возил землю на тачке, запряжённой быком.
Потом мы переехали в город Фрунзе. Я там окончил ФЗО, поступил на завод имени Фрунзе. Быстро освоил станки.
После войны Татти решили вернуться в родные места. Но приказ Берии запрещал таким, как они, жить дома: высланных немцев и финнов не принимали ни Ленинград, ни область, ни Карелия.
Матвей Семёнович проследил историю своей семьи до 1700 года. Всё время Татти жили в окрестностях Ладожского озера, кому бы та земля ни принадлежала. И 300 лет финнами Татти были лишь по фамилии.
Пришлось Матвею с отцом остаться. На пути между Ленинградом и Петрозаводском, в строительно-монтажном поезде. Отец продал дом в Корнево за 1000 рублей. И к тому времени подоспели новые
заботы.
На месте ранения у Матвея начала расти опухоль. К 16 годам она уже была с голову младенца. Но всё же пришлось брать отпуск и ехать в Ленинград на лечение.
Матвея долго отправляли из одной больницы в другую, смотрели, собирали консилиумы, в конце концов прооперировали на Каменном острове. И три месяца он провёл на реабилитации. Когда вспоминает, как чистили рану, то место, где была правая половина подвздошной кости, жмурится. И не понять, от той ли боли или от сегодняшней… На всю оставшуюся жизнь ему от ранения достался дресс-код - брюки и любые штаны носить только на подтяжках.
Сибирь не отпустила
Сразу после войны семья Татти ненадолго воссоединилась. Старшая сестра и брат написали, что живут в Омске и зовут к себе. Но Семёна и Матвея тогда поманила родная земля. И снова им пришлось разъехаться.
- Брата потом приговорили к двум годам лагерей, - вспоминает Матвей Семёнович. - Он протянул с получением паспорта, так как директор совхоза не пустил его в город в нужный момент. Как брат срок отбыл, его послали в Кемерово, на шахту «Центральную». Устроился там на лесоскладе делать крепи для выработки. Пригласил к себе и нас. Сестра устроилась ветеринаром, я слесарем в ЖКО шахты. С 1950 года я и живу здесь.
Матвей Семёнович бывал с тех пор и в Санкт-Петербурге, и в Корнево (на месте деревни теперь жилмассив Романовский, а улица, на которой жили Татти, называется шоссе Дорога Жизни) - обошёл всё.
Бывал и в Финляндии. Там звали на историческую родину, коттедж обещали дать с землёй. Но Матвей Семёнович не поехал. На кемеровской земле он уже обзавёлся семьёй, построил свой дом, получил квартиру, похоронил отца, сестру, брата, жену.
На пенсии не сидел без дела, стоял у истоков создания местной общественной организации жителей блокадного Ленинграда, создал общество для местных финнов, которые большей частью потом уехали на историческую родину. А он остался.
Почётный донор блокады. Как хрупкая женщина спасла жизни десяткам солдат 
Рожденные в осаде. В блокадном Ленинграде заботились о беременных 
Блокадная микрожизнь. Под страхом смерти ленинградцы вели дневники 
Потерянное детство 
Уходящий народ