По официальной статистике, в Петербурге более пятидесяти тысяч взрослых бомжей и около пятнадцати тысяч беспризорных детей. Цифры удручающие, хотя они и приблизительные.
Я живу на Пискаревке, и каждый день, спеша на работу или возвращаясь домой, вижу возле станции кучки оборванных, грязных людей. Как и чем живут эти люди? Что способствовало тому, что многие из них уже и облик человеческий потеряли? Прослышав, что в подвале соседнего дома живут бомжи, я задался целью познакомиться с ними и поговорить "за жизнь". Эти люди вообще-то избегают вторжения в свою жизнь посторонних. Но тут представился удачный случай.
Как-то, прогуливая собаку, я разговорился с хозяйкой таксы. Она поведала, что общается с "бомжихой", живущей в подвале ее подъезда, и обещала мне помочь.
В полутемном, заваленном всяким хламом помещении мы наткнулись на самодельную стену, сбитую из старых дверей и досок. Постучали. Когда нас впустили, я был даже удивлен тем, что увидел. Худая женщина неопределенного возраста, засуетившись, поспешно вытерла сиденье старенького стула и предложила мне сесть. Напротив меня на широкой кровати сидел мужчина в тренировочных штанах и майке, упершись взглядом в экран старого "Рекорда". Под кроватью тянулись трубы центрального отопления.
- Вот, Людмила, привела к вам журналиста, который хочет написать о вас, - представила меня хозяйка таксы.
- А чего тут писать? Надо пожить в нашей шкуре, вот тогда и пиши, - недружелюбно отозвался мужчина.
Я представился и протянул ему руку. Он неохотно подал свою и басовито прогудел:
- Григорий.
Я окинул взглядом "комнату". Часть подвала, отгороженная с двух сторон, была оклеена разноцветными обоями; на одной стороне в багетовой растрескавшейся раме висела репродукция с картины Васнецова "Три богатыря", над кроватью глянцевые старые календари с пейзажами. В "комнате", помимо кровати, стояли стулья, стол и трехстворчатый старый шкаф с зеркалом. Весь этот "гарнитур" явно был притащен с соседней помойки. Бетонный пол прикрывали неровные куски фанеры, которые, в свою очередь, застилали самодельные цветные коврики. В углу, на табурете, стояла старая электроплитка.
- Ваше жилище - прямо образец комнаты шестидесятых, - попробовал я пошутить.
- А что? Мое детство прошло в такой же комнате. Тогда это считалось шиком.
- Нет, у вас тут и правда уютно и чисто. Видно, что хозяйка чистоплотная.
- Она у меня чистюля, это верно, - бас Григория несколько смягчился. - Она даже всю лестницу моет, и жильцы ей благодарны. Даже иногда платят за это: Дворников-то нет, кому охота за гроши работать? Люда - баба что надо!
От этого комплимента губы Людмилы скривила жалкая улыбка.
- А вы сами здесь родились? - решил я продолжить разговор.
- Я - коренной! - не без гордости сказал Григорий. - Тут и бабка с дедом жили, и мать. На Разъезжей у нас приличная комната была. Мне двенадцать было, когда мать умерла: Бабка меня поднимала.
- И где же теперь эта комната?
- Да привел я туда сучку, женился, а когда в тюрьму попал, она меня и выписала, хахаля другого привела:
Я не стал расспрашивать, за что он попал в тюрьму, этот вопрос мог ему не понравиться, поэтому сочувственно поддакнул.
- Понятно. И у Людмилы тоже нет своего жилья?
Женщина как-то пугливо замахала худыми руками и замотала головой.
- Людка из деревни, - ответил за нее Григорий. - Приехала сюда девчонкой, устроилась на ткацкую фабрику и жила в общаге, пока весь этот перестроечный бардак не начался: Теперь все позакрыли, и таким дурам, как она, показали на все четыре стороны. А куда ей деваться? И деревни-то уж нет:
- Как же на жизнь-то зарабатываете?
- А вот так и зарабатываем. Раньше таскался по всему городу, бутылки собирал, да надоело все до чертиков: Я электрик по профессии и ПТУ когда-то кончил. Решил расклеивать на столбах бумажки - свои услуги, так сказать, предлагать. И клюют. Звонят:
- Звонят?! Куда?
- Да договорился я тут с одним братаном, у него есть телефон, и я ему плачу за него. И Людка сейчас подрабатывает: газеты в электричках продает:
- Вообще, на жизнь хватает?
- В общем, да. Если бы не цеплялись менты, то жить можно. Ведь мы никому не мешаем, пусть и нас не трогают.
Много еще о чем хотелось спросить Григория, но, похоже, запасы его гостеприимства иссякали. Поблагодарив за откровенность, я протянул ему заранее купленную бутылку водки.
- Я вообще-то не злоупотребляю, - мрачно пробасил он. И решительно взял бутылку.
Кто там?.. Воры? Милости просим! 
Татьяна Толстая: «Я - Плюшкин, не могу ничего выбросить»